что папы и мамы здесь тоже бывали
Глава четвёртая
ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ
И зная, что сердце товарищей ранит,
Нарушив порядок в сложившемся быте,
Сказал нам: «Ребята, сегодня я занят».
«А как же кино?» «Мой билет продадите!»
Тут наш бригадир побелел как бумага.
(Насколько я помню, краснеть не умел он)
Мы розно не делали раньше ни шага,
Не первый ли шаг без товарищей сделан?
И вот он уходит, боясь оглянуться.
Походкой, что кажется легче полета.
И песни у нас без него не поются.,
И нам ни о чем говорить неохота.
А вечер чудесен. Застыла природа,
Полна равновесья, покоя и меры,
И только с химического завода
Опять дуновение с привкусом серы.
Но это ведь, может быть горечь иная?
Не знаю, не знаю…
А с тихой Волхонки к Охотному ряду
В вечерних лучах поднимаются двое.
Торжественно, тихо идут они рядом
Вдоль новых заборов, разрытой Москвою.
На Леле короткое белое платье,
Стянул ее волосы красный платочек.
Обязан особо его описать я,
Ему уделяя хоть несколько строчек.
Он был подороже уборов богатых,
Приметой эпохи, лоскут кумачовый,
Короной рабфаковок и делегаток
И маленьким знаменем женщины новой.
Свиданье! Конечно, то было свиданье!
Но встреча влюбленных в тридцатые годы
Немного боялась такого названья,
В нем видя явленье дворянской природы.
Тяжелую гроздью висят пассажиры,
И Коля почти обнимает подругу.
Ее закружило, она положила
На руку его свою твердую руку.
Когда б этот миг задержался навеки,
Она бы летела, летела, летела,
Стыдливо смежая счастливые веки,
К могучим плечам приникая несмело.
Летит наша Леля, душой замирая,
И так ей спокойно, и так ей тревожно!
Одна остановка, за нею вторая,
И жаль, что в вагон им протиснуться можно.
Сейчас он ей скажет то самое слово,
То слово, которое ново и вечно.
Но Коля Кайтанов, насупясь сурово,
Глядит на трамвай переполненный встречный.
Вагон, задыхаясь, проносится мимо,
И он говорит, наклоняясь над нею:
«Метро обязательно, необходимо
Построить в Москве, и как можно скорее.»
Наверное, час продолжалась дорога.
Вокзалы их встретили шумом и звоном.
Вдоль старых домишек, мерцавших убого,
Они подъезжали к Сокольникам сонным.
И вот наконец они вышли на Круге.
Кайтанов басил, наклоняясь к подруге.
В ответ лишь кивала счастливая Леля,
Казалось волшебным ей слово любое.
Меж ними возникло магнитное поле,
Как током весь мир, заряжая любовью.
Они проходили по узким аллеям,
Над озером черным стояли на склоне
И он ее жесткую руку лелеял
В гранитной своей ладони.
Они заблудились меж просек оленьих,
Под сенью берез и весенних созвездий…
Влюбленные завтрашнего поколенья,
Как просто вам будет в Сокольники ездить!
И новая юность поверит едва ли,
Что папа и мама здесь тоже бывали.
Им долго обратно шагать предстояло
Был Коля задумчив, и Леля устала.
Рассвет их настиг на безлюдной Мясницкой.
Прохлада, и небо совсем голубое,
И Леля призналась «Кайтанов, мне снится,
Что так вот всю жизнь мы шагаем с тобою…»
Ну, что он подругу молчанием дразнит?
И вдруг, словно ливня веселые струи,
Как майская буря, как солнечный праздник,
Её закружили его поцелуи.
Глава пятая
ПЕРВАЯ СБОЙКА
Как выхлопы гоночного мотоцикла,
Стучат молотки среди света и мрака.
Печально бы кончилось это, быть может,
В опасный момент появился однако,
Парторг, или попросту дядя Сережа.
«Эй, черти подземные, что тут за драка?»
Он бросился в самую свалку и вынес
Оттуда подмышкою Лелю, как куклу,
Потом перед Славой Уфимцевым вырос:
«Я тоже умею! Уж стукну, так стукну!»
Уфимцев вздохнул и уставился косо
На темный кулак, возле самого носа.
Ребята смутились, и, сделавшись строже,
Парторг бригадира берет в переделку:
«Тебе за баталию крепко наложим,
Планируешь плохо и плаваешь мелко!
Понятно, что в сбойке участвовать хочет
Бригада ударная в полном составе.
Придется подумать, расставить рабочих,
Две смены зараз до рассвета оставить.
Юнцы все равно не уйдут ни в какую:
Они ж добровольцы, пускай атакуют!»
Бригада притихла, прерывисто дышит,
Не в силах умерить волненье.
Сквозь стенку забоя неясно услышав
Далекое сердцебиенье.
Товарищ, ужель мы дошли
До самого сердца земли?
Тепла, жарка такая ночь
Аж куртки с плеч и шляпы прочь,
Сверкают спины мокрые.
Под пиками кипит земля,
То сыпля брызги, то пыля
То сепией, то охрою.
Прижавши рукоять к груди,
Идет Кайтанов впереди,
А Леля, чуть не падая,
Сгребает землю дочиста
Рывком с железного листа
Совковою лопатою.
В забое шум и толкотня.
Уфимцев топором звеня,
Установил крепления.
А за стеною тихий стук,
Как будто там томится друг,
Как будто ждет спасения.
Утих отбойный молоток,
И чистый воздуха поток
Ударил в лица потные.
В дыру просунута ладонь,
Вся в глине скользкой и седой,
Могучая и плотная.
(Потом, пробившись в Сталинград,
Мы вспомним радость двух бригад,
Объятья метростроевцев.
И так же будет с Волгой Дон
Когда-нибудь соединен
Как нынче штольни сходятся.)
(У Славы прозвище «Пилот»,
Его вся шахта так зовет
За увлеченье страстное:
В аэроклубе по утрам,
На страх врагам на радость нам,
Штурмует небо ясное)
Все расширяется забой.
И митинг вспыхнул сам собой.
И в звонких криках митинга
Слышны Кайтанова слова:
«Не подкачали мы, братва,
И «сбились» изумительно»
Вдруг расступился первый ряд.
Оглотков! Мрачен гневный взгляд,
И губы перекошены.
Он речь Кайтанова прервал:
«Кто в сквере клумбу оборвал,
Товарищи хорошие?
Не пощажу я никого
И в пыль сотру за воровство,
Герои уголовные!»
На Машу посмотрели все
Потом на лилии в росе,
На ирисы лиловые.
Став белым от ярости дядя Сережа
Оглоткову медленно вышел навстречу.
«Я эти цветочки сорвал. Ну и что же?
Казнить собираетесь? Ладно, отвечу.
Чего вы волнуетесь из-за букета?
Цветы нам нужны обязательно, ибо
Сегодня у хлопцев большая победа.
Пришли их поздравить? За это спасибо.»
Оглотков состроил кривую улыбку:
«Ты все митингуешь? Хорошее дело!
Он понял, что нужно исправить ошибку,
И начал искать отступленье несмело.
Но праздник испорчен в бригаде ударной,
Во встречной бригаде невесело тоже.
А Маша и Слава глядят благодарно
На дядю Сережу.
Глава шестая
БУРЕВЕСТНИК
Великого времени гулкое эхо
Звучало в туннелях той юной порою.
К товарищу Горькому просят приехать
Ударниц московского Метростроя.
В парткоме волненье: девчата увидят
Его самого и Роллана на даче.
Ребята, конечно, немного в обиде,
Но Леле и Маше желают удачи.
— Да, девушки, вижу, что вы боевые,
И много вам счастья на долю досталось!
И Горький задорно взглянул на Роллана,
Как будто отец, представляющий дочек,
И хмыкнул неловко, достав из кармана
Батистовый, в крупную клетку, платочек.
Накинув крылатку со львами из меди,
Роллан оставался бесстрастен и бледен.
Душа, очарованная навеки,
Что видел он в образе девушек наших:
Аннету Ривьер или новые реки?
Не знали об этом ни Леля, ни Маша.
Заранее кем-то был хворост подобран
И сложен в чащобе старинного парка,
И Горький, склонившись с улыбкою доброй,
Костер распалил, небольшой и неяркий.
Вокруг разместились хозяин и гости,
И каждый читал по-особому пламя,
Оно то суставы ломало со злостью,
То рдело цветочными лепестками.
Быть может, Роллану, укрытому тенью
Спокойной и чистой печали,
Как зримая музыка, эти сплетенья
Симфонией нового мира звучали?
Что Леля в извивах костра находила?
Одно лишь сиянье, одно лишь горенье
Открытой души своего бригадира,
А с ним и всего поколенья.
А Маша. Зачем она в пламя смотрела?
Не стоило этого делать, быть может.
Зеленая ветка в костер залетела
И вспыхнула тоже.
Ах, Слава Уфимцев! Когда бы ты слышал
Признания эти! В земные высоты
Взлетел бы ты сердцем, наверное, выше
Предела, что могут достичь самолеты.
В костре пробежало по веточкам пламя,
Темнея, теряя последние силы.
Что папы и мамы здесь тоже бывали
Александра Яковлевна Бруштейн
Дорога уходит в даль…
© Брунштейн А. Я., насл., 2019
© Почтенная К. О., ил., 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
Памяти моих родителей посвящаю эту книгу.
Я у мамы и папы одна. Ни братьев у меня, ни сестер. И это уже – пропащее дело! Даже если у нас еще родится кто-нибудь – мальчик или девочка, все равно, – мне-то от этого никакого проку! Мне сейчас уже девять лет, а им будет – нисколько. Как с ними играть? А когда они меня догонят, дорастут до девяти лет, мне-то уже будет целых восемнадцать… Опять неинтересно будет мне с ними. Вот если бы они теперь, сейчас были моими однолетками!
Я беру с маминого столика маленькое – размером с книгу – трехстворчатое зеркало. Открываю все три створки – из них смотрят на меня с одинаковым любопытством три совершенно одинаковые растрепанные девочки с бантом, сползающим на один глаз. Я воображаю, будто это мои сестры.
– Здрасте! – киваю я им.
И все три девочки очень приветливо кивают мне, тряся своими бантами. Неслышно, одними губами, они тоже говорят: «Здрасте»…
Можно, конечно, еще и высунуть язык, провести им по губам справа налево и обратно, можно даже попробовать дотянуться кончиком языка до носа – зеркальные девочки в точности повторят все эти движения. Но ведь неинтересно! Вот если бы я закивала «Да, да!», а которая-нибудь из зеркальных девочек замотала бы головой «Нет, нет!». Или другая из них засмеялась бы, когда я не смеюсь, а третья вдруг вовсе взяла бы да ушла!
Гораздо интереснее та девочка, которая смотрит на меня с блестящего выпуклого бока самовара. Хотя у нее все тот же бант, сползающий на один глаз, но все-таки она одновременно и похожа на меня и – не совсем. Придвинешься к ней лицом – у самоварной девочки лицо расплывается, становится круглым, как решето, щеки распухают – очень смешно, я так не умею. Откинешь голову назад – лицо у самоварной девочки вытягивается вверх, становится худенькое-худенькое, и вдруг из ее головы начинает расти другая голова, точь-в-точь такая же, только опрокинутая волосами вниз, подбородком вверх, – это еще смешнее!
– Ты что? – говорю я самоварной девочке очень грозно.
Но тут в комнату входит мама и, конечно, портит всю игру!
– Опять ты гримасничаешь перед самоваром! Как мартышка!
– Мне скучно… – обиженно бубню я под нос.
– Поди играть с фрейлейн Цецильхен.
На это я не отвечаю – я жду, пока мама выйдет из комнаты. Тогда я говорю не громко, но с громадной убежденностью:
– Фрейлейн Цецильхен дура!
И еще раз, еще громче – мама-то ведь успела отойти далеко! – я повторяю с удовольствием:
– Цецильхен дура! Ужасная!
Конечно, мне так говорить о взрослых не следовало бы… Но фрейлейн Цецильхен, немка, живущая у нас и обучающая меня немецкому языку, в самом деле очень глупая. Вот уже полгода, как она приехала к нам из Кенигсберга; за это время я выучилась бойко сыпать по-немецки и даже читать, а Цецильхен все еще не знает самых простых русских слов: «хлеб», «вода», «к черту». В своей вязаной пелерине Цецильхен очень похожа на соседского пуделька, которого водят гулять в пальтишке с карманчиком и с помпончиками. Цецильхен только не лает, как он. У Цецильхен безмятежные голубые глаза, как у куклы, и кудрявая белокурая головка. Кудри делаются с вечера: смоченные волосы накручиваются перед сном на полоски газетной бумаги. Дело нехитрое – так раскудрявить можно кого угодно, хоть бабушку мою, хоть дворника Матвея, даже бахрому диванной подушки.
Разговаривать с Цецильхен скучно, она ничего интересного не знает! О чем ее ни спроси, она только беспомощно разводит пухлыми розовыми ручками: «Ах, Боже в небе! Откуда же я должна знать такое?»
А я вот именно обожаю задавать вопросы! Папа мой говорит, что вопросы созревают в моей голове, как крыжовник на кусте. Обязательно ли все люди умирают или не обязательно? Почему зимой нет мух? Что такое громоотвод? Кто сильнее – лев или кит? Вафли делают в Африке, да? Так почему же их называют «вафли», а не «вафри»? Кто такая Брамапутра – хорошая она или плохая? Зачем людям «прибивают» оспу?
Только один человек умеет ответить на все мои вопросы или объяснить, почему тот или другой из них «дурацкий». Это папа. К сожалению, у папы для меня почти нет времени. Он врач. То он торопится к больному или в госпиталь, то он сейчас только вернулся оттуда – очень усталый…
Вот и сегодня, в воскресенье, рано утром папа приехал домой такой измученный – сделал трудную операцию, провел при больном бессонную ночь, – что мама нарезает ему завтрак на кусочки: у папы от усталости не слушаются руки.
Позавтракав, папа ложится поспать в столовой на диване, укрывшись старой енотовой шубой. Все в доме ходят на цыпочках и говорят шепотом, даже горластая Юзе́фа – моя старая няня, ставшая кухаркой после водворения у нас фрейлейн Цецильхен. Юзефа сидит на кухне, чистит кастрюлю и ворчит на той смеси русского языка с белорусским и польским, на какой говорит большинство населения нашего края:
– Другий доктор за такую пра́цу (работу) в золотых подштанниках ходил бы!
В кухне сидит полотер Ра́фал, очень осведомленная личность с огромными связями во всех слоях общества. Даже Юзефа считается с мнением Рафала! И он тоже подтверждает, что да, за такую работу – «Я же вижу! Господи Иисусе, и когда только он спит?» – другой доктор на золоте ел бы!
Свирепо закусив губу и словно желая стереть в порошок кастрюлю – зачем она не золотая, а только медная? – Юзефа яростно шипит:
– Я ско́льки разо́в ему говорила: богатых лечить надо, богатых!
– А он? – интересуется полотер.
– Как глухой! – вздыхает Юзефа. – Никого не слушает. Ко всем бедакам, ко всем бедолагам ездит. А бедаки что платят? Вот что яны платят! – И пальцы Юзефы, выпачканные в самоварной мази, показывают здоровенный кукиш.
– Какая жаль. – вежливо качает головой полотер Рафал. – Богатые и бедные – это же две большие разницы!
– А то нет! – отзывается Юзефа.
Сегодня, в воскресенье, Рафал явился без щеток и без ведра с мастикой – только уговориться, когда ему прийти натирать полы. Юзефа принимает его в кухне, как гостя, и он чинно пьет чай, наливая его в блюдечко.
– А може, – говорит Рафал осторожно, – може, не умеет ваш доктор богатых лечить?
– Не умеет? Он? – Юзефа смертельно оскорблена. – А когда Дроздова, генеральша, разродиться не могла, кто помог? Все тутейшие доктора спугалися, – из Петербургу главного профессора по железной дороге привезли, так ён только головой покрутил. «Не берусь, сказал, не имею отваги!» А наш взял – раз-раз, и готово! Сделал репарацию (так Юзефа называет операцию) – родила генеральша, сама здорова, и ребеночек у ей живой!
Наступает пауза – слышно только, как старательно полотер Рафал втягивает в себя чай.
– А за гэтых Дроздовых, – говорит он вдруг, – вы, тетечко, не ударяйтеся, пожалейте свою сердцу. Я у их мало что не десять годов подлоги (полы) натираю. У их свою заработанную копейку из горла вырывать надо.
Папа спит часа полтора. Он накрыт шубой с головой. Рядом с диваном, на стуле, – папины очки. Поникшие дужки их – как оглобельки саней, из которых выпряжен конь.
Терпеливо, как всегда, я подкарауливаю папино пробуждение. Вот он откидывает с головы шубу, мигает невидящими, очень близорукими глазами:
Что папы и мамы здесь тоже бывали
УЧИM ГEOГРАФИЧЕCKИЙ СТИШOK
По карте в путь отправиться
Затеяла сестра.
Мне тоже очень нравится
Сестрёнкина игра.
Синеют полушария,
Плывём по ним легко:
Америка, Австралия
Совсем недалеко!
Но где же наша улица,
Мой детский сад, наш дом?
Сестрёнка долго щурится:
– Смотри! – нашла с трудом. –
Наш город в этой точке!
А мы – в её кусочке!
(В. Азбукин.)
Я видел реки без воды.
А ты?
Я видел степи без травы.
А вы?
Я видел страны без людей,
Я видел горы без камней,
Деревья без ветвей
И джунгли без зверей.
Я видел город без домов,
Пустыни без песков…
Мне это всё,
Хоть я и мал,
На карте
Брат мой показал!
(М. Пляцковский)
Маленькое стихотворение
о маленькой точке
Достойна точка уваженья
В конце любого предложенья.
Не убежит из книжки строчка,
Когда стоит на страже точка.
На карте точка – целый город.
(Неважно, стар он или молод.)
За точкой скрыты города:
Москва, Тамбов, Караганда…
Пусть точка меньше муравья,
Она – помощница твоя.
Дружок, я это знаю точно:
Должна быть в каждом деле точка.
И если начал что-нибудь,
Поставить точку не забудь!
(М. Пляцковский)
Карты Земли в эту книжку собрали,
Атласом книгу такую назвали.
Чтоб географию дети учили,
Мамы и папы им атлас купили.
(И. Агеева)
Глобус, ребята, открою секрет, –
Шара Земного картонный макет.
Как и Земля, он умеет кружиться,
Красками радуги ярко искрится.
Синие-синие там океаны,
Пёстрой мозаикой разные страны,
Змейками вьются там реки, границы,
Точками чёткими стран всех столицы.
Глобус, ребята, полезно вращать,
Землю родную получше чтоб знать.
(И. Агеева)
Купили мне маленький глобус в подарок,
На ножке вращается пестренький шарик.
Моря, океаны на нём голубые,
А разные страны как пятна цветные:
Италия, Франция, Куба, Китай,
Какой-то (со смеху умрешь!) У-руг-вай…
Я долго названия стран изучал,
А вечером папе и маме сказал:
«Хочу поскорее объехать весь свет,
Купите на утренний поезд билет».
(Т. Гусарова)
Карта – глобуса сестрица
Карта – глобуса сестрица,
Очень плоская девица.
Можно карту расстелить,
Можно к стенке прикрепить.
С ней легко идти в поход:
Лишь свернуть – и нет хлопот.
Нет на глобусе деревни,
Абсолютно не видна,
А на карте, на подробной,
Посмотрите, вот она!
Глобус – важный господин,
Гордо кружится один,
А вот карт не счесть на свете –
Пальцев вам не хватит, дети.
Карты мира, островов,
Стран, посёлков, городов.
Карты разных есть дорог,
Чтоб по ним ты ехать мог.
Если сели вы за парты,
Изучайте мира карты!
(И. Агеева)
Ты не бойся, бабушка!
Оказалось, бабушка, кружится Земля!
С нею люди кружатся, горы и поля!
Оказалось, кружатся солнышко с луной,
Все мои приятели кружатся со мной!
Ты ложишься, бабушка, вечером поспать,
А кровать-то кружится! Кружится кровать!
За стену ухватишься – выручай стена! –
А она-то вертится! Верится она!
А под нами, бабушка, есть другой народ –
Вверх ногами ходит он – и не упадёт.
Вот немного вырасту – полечу к нему.
Но не хмурься, бабушка, и тебя возьму!
Только знаешь, бабушка, ты уж не сердись,
Походить придётся нам головами вниз.
Постарайся, бабушка! Трудно. Ну и что ж!
За меня ухватишься – и не пропадёшь!
(С. Погореловский)
Послушай, друг,
Бывает круг –
Кружок обычный просто,
А есть иной на карте круг,
Полярным он зовётся.
На Севере, на Севере,
За полярным кругом
Олени в тундре бегают
Вдогонку друг за другом.
Послушай, друг,
Бывает круг –
Спасательный к тому же.
Но знает лишь Полярный круг
О долгой зимней стуже.
На Севере, на Севере,
За Полярным кругом –
Раздолье нартам узеньким,
Раздолье снежным вьюгам.
Послушай, друг,
Бывает круг –
Ещё один, гончарный…
Но только ты попробуй, друг,
Шагни за круг Полярный!
На Севере, на Севере,
За Полярным кругом
Работа настоящая,
Морозы настоящие
И льдины настоящие –
Всегда к твоим услугам!
(М. Пляцковский)
Размышления у глобуса
Хоромы у меня невелики,
А шар земной вместили, как ни странно:
Здесь уместились все материки,
Четыре необъятных океана.
Верчу рукою глобус на столе,
Разглядываю страны и границы:
У толстяка на голубом челе
Палитра многоцветная искрится.
Что ни оттенок цвета, то народ;
Что ни страна, то новая окраска…
С материка на материк ползёт
И по морям плывёт моя указка.
Мне шар напоминает силача,
Чья голова укрыта облаками.
Глянь – свесилась Америка с плеча,
Сжал Азию он крепкими руками.
Льды Арктики на спину взгромоздил,
Полярную на лоб надвинул шапку,
Стопы на Антарктиде укрепил
И всю Европу крепко взял в охапку.
Всю Африку – на правое бедро,
Австралию – на левое колено;
Всё зло земли и всё её добро
Вращает неустанно, неизменно.
(Д. Содномдорж)
На что похожа Земля?
Я Землю сравнил бы с моей Головой:
Как наша планета – лесами,
Покрыта местами она бородой,
Усами и волосами.
Мой взгляд называют бездонным не зря:
Глаза, как озера,
И даже – моря.
Бывает, что слезы щекою
Оттуда сбегают рекою.
А гордый мой нос – он подобен хребту,
И тянется горною цепью ко рту.
А эти чудесные уши –
Как часть неизвестная суши!
Все части лица моего не пусты:
Его поднесешь к микроскопу –
И Азии где-то заметишь черты,
А где-то увидишь Европу!
Кругла, как земля, голова у меня,
И так же она хорошеет,
И так же меняется день ото дня,
И вертится.
Только на шее.
Ну, в общем, всем ясно,
Что наша планета
Сходство имеет
С портретом поэта.
И чтобы как следует знать географию,
Вам следует знать МОЮ ФОТОГРАФИЮ!
(А. Усачёв)
Север, запад, юг, восток
Север, запад, юг, восток.
Я запутался чуток.
Разобраться помогите,
Мне понятно объясните,
Где, какая сторона,
Чтоб запомнилась она.
Если ты проснулся рано,
И в твоё окошко прямо
Лучик солнца заглянул,
По щеке твоей скользнул,
Подмигнул: пора вставать,
Утро доброе встречать,
Знай, окно твоё, дружок,
Смотрит прямо на ВОСТОК.
Солнце к ночи утомилось,
Целый день оно трудилось,
Нам тепло и свет даря.
Разливается заря,
Замедляет солнце бег
И уходит на ночлег,
Дрёма машет тихо лапой,
Сторона зовётся ЗАПАД.
Солнце жаркое в обед
С той сторонки шлёт привет.
И оно зимою даже
Из тепла узоры вяжет,
Летом вовсе, как утюг,
Сторона зовётся ЮГ.
В стороне той, каждый знает,
Солнце вовсе не бывает,
Ветер прячется холодный,
Но порою новогодней
Нам оттуда Дед Мороз
Шлёт подарков целый воз.
В стороне той тени бродят,
И метели хороводят,
У зимы в морозном зеве
Там живёт суровый СЕВЕР.
(Людмила Шмидт)
Схема устройства Земли
Раз – кружочек,
Два – кружочек,
Три – кружочек,
Снова круг.
Сколько разных оболочек!
Не Земля, а просто лук!
Земля устроена хитро
Сложней любой игрушки:
Внутри находится ЯДРО,
Но не ядро от пушки!
Потом, представьте, МАНТИЯ
Лежит внутри Земли.
Но не такая мантия,
Что носят короли!
Потом – ЛИТОСФЕРА
(Земная кора).
Выбрались мы на поверхность,
Ура!
Ну, а за этою сферой
Встречаемся мы с АТМОСФЕРОЙ.
(Это и воздух, и облака. )
А что там за ней? – Неизвестно пока!
(А. Усачёв)
Ах, как же прекрасна наша планета!
Вот – белая лента,
Вот – синего цвета,
А вот голубеет под ней полоса.
Земля в разноцветные ленты одета,
Точней – в КЛИМАТИЧЕСКИЕ ПОЯСА.
Взгляните, вверху, там, где Северный полюс,
Вы сразу ПОЛЯРНЫЙ увидите пояс.
А что означает пояс ПОЛЯРНЫЙ?
Там климат суровый и жутко коварный:
Холодные ветры летят как ножи,
И мерзнут медведи, и даже моржи.
Чуть ниже – пояс УМЕРЕННЫЙ,
И климат в нем тоже нужный:
Не то чтобы очень северный,
Но и не так, чтобы южный.
Еще ниже – пояс ТРОПИЧЕСКИЙ.
Там даже зимою тепло,
И снег видят люди, практически,
Не чаще, чем НЛО.
А в поясе ЭКВАТОРИАЛЬНОМ,
Самом жарком из поясов,
Все ходят в костюме купальном,
А дети и без трусов!
Зачем же наш глобус так разрисован,
Располосован
И распоясован?
Зачем? –
Чтобы было ясней для народа,
Где климат какой,
И какая природа!
(А. Усачёв)
Если на карту Земли посмотреть,
Земли на Земле всего одна треть.
Но странный вопрос возникает тогда:
Планета должна называться – Вода!
(А. Усачёв)
На нашей Земле океанов –
Четыре:
ИНДИЙСКИЙ –
Самый соленый в мире,
Океан АТЛАНТИЧЕСКИЙ
Славен сельдями,
ЛЕДОВИТЫЙ
Все время спит подо льдами,
А ТИХИЙ,
Конечно же, вовсе не тихий –
А буйный, глубокий и самый великий!
(А. Усачёв)
Северный холодный океан,
Это – Ледовитый океан.
Скованный морозом великан –
Ледяное поле.
А его вода так холодна,
Только тем и нравится она,
Для кого замерзшая страна –
Дом родной и воля.
Белые медведи и моржи,
Например, там очень любят жить,
А в тепле их даже не держи,
Жарко им ужасно.
Там, где стужа, где ветра и лед,
Где никто купаться не пойдет,
Там они ныряют круглый год.
Холодно? Прекрасно!
(Р. Алдонина)
На свете много островов,
Так много, что не счесть.
А вот больших МАТЕРИКОВ
Мы насчитаем ШЕСТЬ:
Африка, Америка
(Северная и Южная),
Австралия,
Евразия,
Антарктида
(Вьюжная).
Что такое Евразия?
Это — Европа плюс Азия:
Из двух частей света возник
Самый большой материк!
(А. Усачёв)
Вот планета наша – велика Земля!
Горы, океаны, реки и моря…
Сколько островов –
Всех их не перечесть!
А материков –
Всего лишь только шесть:
Евразия, Америка
(Северная, Южная),
Африка, Австралия,
Антарктида вьюжная.
(Л. Громова)
Вот огромный великан,
Материк Евразия,
И куда ни глянь – во всем
Здесь разнообразие!
Озеро Байкал –
Чистое, глубокое,
Горы Гималаи –
Самые высокие.
Чем южней, тем жарче,
Просто – красота!
А на крайнем Севере
Вечно – мерзлота!
Вот Россия – милая
Родина моя,
Нет страны красивее, –
Точно знаю я!
Снег, метель, морозы,
Горы до небес,
Белые березы,
Да дремучий лес.
Вольные просторы,
Хлебные поля,
Реки и озера –
Русская земля!
Горы здесь Уральские
Делят всю Евразию
На Европу (слева),
И еще на Азию.
Вот Китай, вот Индия,
Ближе – Казахстан,
Турция, Туркмения,
Иран, Афганистан.
Все эти страны в Азии
Нашли себе приют,
Здесь климат очень жаркий,
Пустыни, горы тут.
Перейду к Европе я,
Стран здесь много тоже:
Знойная Италия –
На сапог похожа,
Швеция, Норвегия,
Англия, Германия,
Греция, Болгария,
Франция, Испания.
Эти страны развиты
Культурно и технически,
Климат здесь умеренный,
К югу – субтропический.
(Л. Громова )
В Африке пустыня есть,
Вся в песках – Сахара,
Редкие колючки здесь,
Ведь воды-то мало!
А к экватору пойдешь –
Лес тропический найдешь.
Львы, слоны, жирафы там,
Носорог, гиппопотам.
Есть еще здесь чудо света,
Сфинкс и пирамиды это.
Там – вулкан Килиманджаро
Дышит лавой и пожаром.
Стран различных – целый ряд:
Ливия, Египет, Чад,
Эфиопия, Заир,
Мавритания, Алжир.
(Л. Громова)
Океан Индийский мы переплывем
И тогда в Австралию сразу попадем.
Необычный материк,
Хоть и ростом невелик.
Сумчатых зверюшек
Здесь живет немало:
Белки, крысы, кенгуру
И медведь коала.
Вот ехидна, утконос –
Только здесь встречаются,
Попугаи, лирохвост
На ветвях качаются.
(Л. Громова)
Вот она, Америка, –
Два материка:
Северная, Южная,
Все легко пока.
Штаты, Мексика, Канада
В Северной живут,
Ураганы и торнадо
Пролетают тут.
В Южной – вот Колумбия,
Чили, здесь – Бразилия,
Аргентина, Парагвай,
Перу и Боливия.
Речки есть большие,
Помнить это нужно:
Миссисипи – в Северной,
Амазонка – в Южной.
Тянутся высокие
Горы цепью дружно:
Кордильеры – в Северной,
Горы Анды – в Южной.
(Л. Громова)
В Антарктиде холодно
И снежно круглый год.
Но не боится стужи
Пингвин – он там живет.
Летают буревестники,
Бакланы, альбатросы.
Да плавают тюлени –
Полярные матросы.
(Л. Громова)
Здесь круглый год метёт пурга,
Куда ни глянь, одни снега.
Не всякий выживает тут,
Без тёплой шубы холод лют.
И даже летом и весной
Покров не тает ледяной.
Деревья высокие, травы, кусты.
Не зная дороги, заблудишься ты.
В лесу незнакомом внимательней будь,
Тогда очень просто отыщется путь.
А лес тебе может ещё подсказать:
Где север, где юг, тут не сложно узнать.
И летом в лесу хорошо и зимой,
Здесь дышится легче, здесь воздух иной.
Пройдёшься по лесу осенней порой –
С лесными дарами вернёшься домой.
Покрыты травою луга и долины,
Спокойно лежат перед нами равнины.
Их так называют, дружок, с давних пор,
Ты здесь не отыщешь ни впадин, ни гор.
Куда ни кинешь взгляд – песок,
И прямо, и наискосок.
Не знают здесь, что значит тень,
Ведь солнце жарит целый день.
Но если дождик вдруг польёт,
Пустыня мигом оживёт.
Да только в том загвоздка вот,
Что дождик льёт всего раз в год.
Но те, кто проживает тут,
Другой погоды и не ждут.
Налево – шаг, направо – шаг:
Кругом – сплошной песок!
Пустыня – это не пустяк
Ни вдоль, ни поперёк.
Внутри пустыни – пустота.
Она ничем не занята
Ни летом, ни зимою.
Одни барханы – там и тут,
Да иногда качнёт верблюд
Горбатою спиною.
И горло больше не болит,
И вообще – здоровый вид
Да только мама говорит:
– Ну на сегодня хватит!
Вот сорванец.
И как ты мог
Пойти в пустыню без сапог?!
А вдруг потоп! А вдруг поток.
Лежи-ка ты в кровати!
(Е. Евсеева)