делегированный синдром мюнхгаузена что это за болезнь
Синдром Мюнхгаузена: ложь, которая убивает
Глеб Поспелов об уникальном психическом расстройстве, при котором пациенты хотят лечь под нож
В практике психиатра бывает почти всё: интригующее, смешное, грустное, раздражающее. Со временем привыкаешь к разным формам безумия. Но есть вещи, к которым привыкнуть невозможно. Даже нам, психиатрам, присущ иррациональный страх непонятного, страх от противоестественных поступков, нарушающих основы существования живого.
Я сейчас говорю об умышленном самоповреждении или сознательном причинении страданий близким. И особенно страшно, когда это совершает человек, во всех остальных отношениях считающийся нормальным.
Режь меня полностью
Простой пример из практики. Пару лет назад меня пригласили на консультацию в хирургическое отделение. Мне представили скорбного человека средних лет. Пациент держался за живот и нарочито стонал, раскачиваясь как метроном. В глазах стояли слезы.
— Я вас умоляю… Мне же больно… Если я умру — вам же будет хуже…
Хирурги улыбались:
— Может, потерпите? Лекарства помогут, резать необязательно! Пациент игнорировал уговоры. Постепенно он перешел к угрозам; печаль на лице сменилась гримасой гнева.
— У меня есть прямой телефон Минздрава! У вас ведь уже были проблемы.
Хирурги продолжали улыбаться. Пациента они видели не впервые и в течение года диагностические операции ему проводили дважды. «Больной» — вовсе не был болен. Он оказался не хирургическим, а психиатрическим пациентом с диагнозом «синдром Мюнхгаузена».
В этой ситуации спасать нужно было не его жизнь, а скорее нервы, время и здоровье врачей. Мне оставалось лишь объективно зафиксировать психическое состояние пациента и предоставить заключение — чтобы защитить коллег от назревающего конфликта. Разубеждать пациента с синдромом Мюнхгаузена бесполезно. Он не стремится быть здоровым. Ему нужна операция, хочется, чтобы его разрезали. Звучит дико, но суть проблемы именно такова. И пациенту наплевать, что работа врача — не разрезание, а лечение людей. Он уверен, что операция поможет, и активно симулирует боль и недомогание, пускается на хитрости и угрожает — лишь бы добиться своего.
«Больной» это понимал и беседовать с психиатром не хотел; такой опыт у него явно уже имелся. После долгих уговоров и объяснений, что без моего осмотра оперировать его всё равно не будут, мужчина пошел на контакт. Он уверял меня, что у него «хирургическая патология», сыпал медицинскими терминами, перечислял многочисленные «симптомы». А мы с хирургами четко понимали: симптомы, которые описывает наш клиент, — взаимно несовместимы. Этот человек явно читал медицинскую литературу, но в некоторых вещах компетентен только врач; опыт нельзя заменить начетничеством. В итоге нашего «страдальца» выписали после комиссионного осмотра, с рекомендацией лечения у психиатра. Хотя вряд ли он к нему пошел. Такие люди вообще редко приходят к нам самостоятельно. С ними сталкиваются в основном хирурги, реже — терапевты. Психиатры — враги для людей с этим расстройством. История, которую я сейчас рассказал, — вполне рядовая. Самое жуткое — впереди. Но сначала я более подробно остановлюсь на том, что же такое — «синдром Мюнхгаузена».
В память о бароне М.
Термин «синдром Мюнхгаузена» (англ. Münchausen syndrome) был предложен английским эндокринологом и гематологом Ричардом Ашером в 1951 году, когда он впервые описал в журнале Lancet поведение пациентов, склонных выдумывать или вызывать у себя болезненные симптомы. У этого заболевания имеются синонимы: синдром «профессионального больного», «больничного привыкания», «имитирующее расстройство». В классификации МКБ-10 синдром отнесен в рубрику «Умышленное вызывание или симулирование симптомов или инвалидности физического или психологического характера — так называемые поддельные нарушения».
Кто врет и почему
Причины подобного поведения до сих пор полностью не изучены. Общепринятое объяснение таково, что симуляция болезни позволяет этим пациентам получить внимание, заботу и психологическую поддержку, потребность в которых у них велика, но подавлена в силу различных причин. Синдром Мюнхгаузена — это пограничное психическое расстройство. Он напоминает соматоформное расстройство (когда реальные болезненные ощущения вызваны психотравмирующими факторами) тем, что в основе жалоб лежит психическая проблема.
Но ключевое различие состоит в том, что при синдроме Мюнхгаузена симптомы соматического заболевания пациенты подделывают сознательно. Они постоянно симулируют различные болезни и часто переходят из больницы в больницу в поисках лечения. Недаром человека с подобным стереотипом поведения в разных странах на сленге называют «профессиональным больным», «больничной блохой»… Тем не менее этот синдром нельзя свести к простой симуляции. Наиболее часто он присущ истерическим личностям с повышенной эмоциональностью. Их чувства поверхностны, неустойчивы, эмоциональные реакции демонстративны и не соответствуют вызвавшей их причине. Вместо того чтобы противостоять конфликту, они предпочитают уйти в болезнь и спрятаться от проблемы, получив внимание, сочувствие, потакание, а их обязанности берут на себя другие, что вполне устраивает мнимых больных. Подобные истерические типы отличаются повышенной внушаемостью и самовнушаемостью, поэтому могут изображать что угодно. При попадании такого пациента в больницу он может копировать симптомы соседей по палате. Эти пациенты обычно весьма умны и находчивы; они не только знают, как симулировать симптомы болезней, но также разбираются в методах диагностики. Они могут «управлять» врачом и убедить его в необходимости интенсивного обследования и лечения, в том числе и серьезных операций. Они обманывают осознанно, но их мотивации и потребность во внимании в значительной степени бессознательны. Возраст «мюнгхаузенов» не имеет четких границ и может колебаться в широких пределах. Количественно «мюнхгаузены» составляют от 0,8 до 9 % больных. Кириллова Л. Г., Шевченко А. А., и др. Тот самый барон Мюнхгаузен и синдром Мюнхгаузена. г. Киев — Международный неврологический журнал 1 (17) 2008.
Как распознать симулянта?
В классическом представлении психиатров, важный признак синдрома — непрерывный поток неправдоподобных жалоб на состояние здоровья, на мучительные, разрывающие всё тело боли, часто с настойчивыми требованиями провести для излечения хирургическую операцию. Ричард Ашер выделил три основные клинические разновидности синдрома:
1. Острый абдоминальный тип (лапаротомофилия) — самый распространенный. Отмечаются внешние признаки «острого живота» и следы предыдущих лапаротомий в виде многочисленных рубцов. «Бароны» жалуются на сильную боль в животе и настаивают на немедленной операции. Дополнительные диагностические обследования говорят об отсутствии острой патологии. Но в случае отказа от немедленной операции больные, корчившиеся от боли, могут мгновенно покинуть стационар, чтобы в ту же ночь поступить с «острым животом» в другую больницу. Некоторые, добиваясь операции, могут глотать инородные предметы (ложки, вилки, гвозди и т. п.). Надо отметить, что истерические боли бывает очень трудно отличить от физических. Поэтому врачи, затрудняясь точно установить причину, нередко решают оперировать симулянта.
2. Геморрагический тип (истерическое кровотечение). У больных периодически возникают кровотечения из различных частей тела. Порой для этого могут использоваться кровь животных и умело нанесенные порезы, что производит впечатление естественных повреждений. Больные поступают в больницу с жалобами на «очень сильные кровотечения, угрожающие жизни». Именно к этому типу относятся стигматики.
3. Неврологический тип. У мнимых больных возникают острые неврологические симптомы (параличи, обмороки, судорожные припадки, жалобы на сильную головную боль, необычное изменение походки). Иногда такие пациенты требуют проведения операции на мозге. По понятным причинам «мюнхгаузены» стараются не попадать в одну больницу дважды. Они ложатся в различные стационары десятки, а иногда и сотни раз! Именно поэтому в ряде западных стран во многих клиниках имена «баронов» занесены в особый лист мошенников, с которым врач скорой всегда может свериться.
Синдром Мюнхгаузена
Синдром Мюнхгаузена – психическое расстройство пограничного уровня, проявляющееся в упорной симуляции различных заболеваний. Целью симуляции являются не материальные выгоды, а внимание со стороны окружающих. Больные с синдромом Мюнхгаузена лгут врачам, принимают ненужные лекарства, искусственно вызывают рвоту, наносят себе повреждения и т. д. Диагностика расстройства представляет большие затруднения, поскольку пациенты все время обращаются к разным врачам, скрывают историю болезни и упорно отрицают симуляцию. Лечение синдрома Мюнхгаузена также затруднено, больные обычно категорически отказываются от психиатрической помощи. Как правило, помощь ограничивается ранним выявлением симуляции, отказом от ненужных процедур и операций.
Общие сведения
Синдром Мюнхгаузена – пограничное психическое расстройство, одна из разновидностей истерии. Проявляется упорной симуляцией различных заболеваний. Впервые было описано в 1951 году британским эндокринологом и гематологом Ричардом Ашером. Свое название синдром Мюнхгаузена получил по имени легендарного барона Мюнхгаузена, известного своей способностью придумывать невероятные истории. Какое-то время название использовалось для обозначения всех симулятивных расстройств, однако в последующем его толкование стало более узким. Сейчас синдромом Мюнхгаузена называют только крайнюю форму симуляции, при которой имитация болезни становится главным в жизни пациента.
В течение жизни больные обращаются к множеству разных врачей. Зафиксирован случай, когда пациентка с синдромом Мюнхгаузена перенесла около 40 ненужных полостных операций и около 500 раз находилась на стационарном лечении в различных клиниках. Раньше считалось, что синдром Мюнхгаузена чаще развивается у мужчин, однако в настоящее время психиатры полагают, что чаще болеют женщины. Предположительно, больные с синдромом Мюнхгаузена составляют 0,8-9% от общего количества пациентов, обращающихся за помощью в медицинские учреждения. Лечение данной патологии осуществляют специалисты в области психиатрии.
Причины синдрома Мюнхгаузена
Причиной развития синдрома Мюнхгаузена является потребность в заботе и внимании, которую больной не может удовлетворить другими способами. Психиатры считают, что многие пациенты с синдромом Мюнхгаузена выросли в неполных семьях, где один родитель не имел резервов и возможностей для удовлетворения потребностей малыша в ощущении близости и защищенности. Некоторые больные имели и отца, и мать, но росли в атмосфере холодности, отвержения и невнимания к эмоциональным нуждам ребенка.
Толчком к возникновению синдрома Мюнхгаузена, по мнению специалистов, служит тяжелая болезнь, которую пациенты перенесли в детском возрасте. Когда ребенок заболел, отношение родителей резко изменилось. Малыш получил недостающее ощущение заботы и защищенности, почувствовал свою нужность и важность для окружающих, оказавшись в центре внимания родителей и медицинского персонала. Это способствовало формированию патологического паттерна мышления и поведения: «для того, чтобы ощутить заботу, почувствовать себя важным и нужным, нужно заболеть».
Характерными чертами больных с синдромом Мюнхгаузена являются неустойчивая самооценка, эгоцентризм, эмоциональная незрелость, склонность к фантазированию, проблемы с идентичностью и импульсивное поведение. Перечисленные черты не позволяют пациенту с синдромом Мюнхгаузена создавать глубокую устойчивую близость. Отношения с близкими людьми (членами родительской семьи, партнером, детьми) либо разрушаются, либо не приносят внутреннего удовлетворения. Изголодавшись по заботе и близости, больные с синдромом Мюнхгаузена начинают использовать альтернативный, «принудительный» путь удовлетворения собственной потребности, симулируя то или иное заболевание.
Еще одной причиной симуляции становится потребность повысить самооценку путем обращения к известным специалистам. Если врачи диагностируют заболевание и начинают лечить пациента с синдромом Мюнхгаузена – это становится поводом для гордости, «меня лечит не кто-нибудь, а лучшие». Если специалисты признают пациента здоровым – у него появляется повод порицать медиков за недостаток профессионализма, подчеркивать уникальность, сложность диагностики и лечения своего заболевания. В том и в другом случае больной с синдромом Мюнхгаузена представляет себя героической личностью с тяжелой судьбой и человеком, искушенным в вопросах медицины.
Пациенты с синдромом Мюнхгаузена тщательно изучают специальную медицинскую литературу. Им хорошо известна симптоматика и особенности течения симулируемого заболевания, поэтому они, в отличие от больных с другими истерическими расстройствами, очень точно воссоздают клиническую картину болезни. Коэффициент интеллекта в норме. Иногда больные с синдромом Мюнхгаузена имеют хорошее образование, но из-за психологической незрелости, неадаптивного поведения и склонности пребывать в мире фантазий не могут занять достойное социальное положение. Некоторые пациенты бродяжничают.
Симптомы синдрома Мюнхгаузена
Больные могут симулировать любое соматическое, реже психическое заболевание. Выбор заболевания определяется информированностью пациента относительно клинических проявлений того или иного патологического состояния, возможностями симуляции объективных симптомов (например, наличием антикоагулянтов для провокации кровотечения или слабительных для вызывания диареи) и доступностью врачей того или иного профиля.
В исследованиях, посвященных синдрому Мюнхгаузена, превалируют описания симуляции лихорадки неясной этиологии, кровохарканья, рвоты и диареи, однако психиатры отмечают, что в настоящее время из-за увеличения количества специалистов узкого профиля перечень симулируемых заболеваний расширился. Например, если недалеко от больного с синдромом Мюнхгаузена находится кабинет дерматолога – больной может симулировать симптомы кожного заболевания, если пациент может легко попасть на прием к кардиологу – у него появляются симптомы инфаркта миокарда и т. д.
Многие больные с синдромом Мюнхгаузена многократно симулируют неотложные состояния, например, прободение язвы желудка и другие подобные проблемы, требующие срочного хирургического вмешательства. На теле пациентов с синдромом Мюнхгаузена можно обнаружить большое количество шрамов. У некоторых ампутирован палец либо конечность. При наличии внешних свидетельств многократных обращений в медицинские учреждения больные скрывают анамнез и стараются не упоминать конкретных врачей, чтобы избежать разоблачения.
Нередко больные с синдромом Мюнхгаузена обращаются к врачу в конце смены или вызывают скорую помощь в ночное время. Одни пациенты стараются выбирать молодых неопытных специалистов – такое поведение позволяет снизить риск разоблачения (неопытный или уставший врач может не обратить внимания на несоответствия в рассказе больного или неправильно трактовать симптомы, приняв симуляцию за реальную картину болезни). Другие, напротив, приходят на прием к «светилам медицины», чтобы снискать репутацию больных с невероятно сложным случаем. При возникновении подозрений и те, и другие категорически отрицают симуляцию. Возможны проявления агрессии.
Синдром Мюнхгаузена через представителя
Синдром Мюнхгаузена через представителя или делегированный синдром Мюнхгаузена – разновидность психического расстройства, при котором пациенты симулируют болезнь не у себя, а у другого человека. В качестве представителя обычно выступают дети младшего возраста, реже – старики и инвалиды. Во всех случаях жертвой становится человек, неспособный рассказать окружающим о действиях пациента. Делегированный синдром Мюнхгаузена чаще наблюдается у матерей. Реже данным расстройством страдают жены инвалидов, медсестры педиатрических отделений и сиделки, ухаживающие за инвалидами в специализированных учреждениях.
Обычно больные делегированным синдромом Мюнхгаузена симулируют кровотечения, рвоту, диарею, инфекционные заболевания, лихорадку, удушье, аллергию, отравления и синдром внезапной детской смерти. Для появления соответствующих симптомов пациенты с синдромом Мюнхгаузена используют различные приемы: дают жертве ненужные медикаменты или не дают необходимые, превышают дозу лекарственного препарата, препятствуют дыханию, закрывая рот и нос руками, подушкой или полиэтиленовым пакетом, умышленно медлят с вызовом скорой помощи и т. д.
Из-за образа «самоотверженного спасителя» делегированный синдром Мюнхгаузена долго остается недиагностированным. Окружающие умалчивают о своих подозрениях, поскольку не могут ничего доказать, боятся ошибиться и быть обвиненными в клевете. Если другой сотрудник или член семьи все же решается озвучить подозрения, пациент с делегированным синдромом Мюнхгаузена истолковывает подобные действия, как злонамеренное преследование, занимает позицию жертвы, соответствующим образом настраивает окружающих и получает дополнительные выгоды, вновь оказавшись в центре внимания.
Диагностика и лечение синдрома Мюнхгаузена
Постановка диагноза представляет значительные затруднения, поскольку больные хорошо знакомы с симптомами симулируемых заболеваний и чрезвычайно убедительно имитируют различные патологические состояния. Диагноз синдром Мюнхгаузена выставляется по результатам осмотра и данным дополнительных исследований, свидетельствующих об отсутствии соматической патологии. В процессе диагностики врачам порой приходится обращаться в медицинские учреждения, в которых раньше лечился пациент с синдромом Мюнхгаузена, самостоятельно восстанавливая объективную историю жизни и болезни пациента. В ряде западных стран даже создают специальные базы с данными таких больных, однако эта мера не всегда бывает эффективной, особенно – при симуляции неотложных состояний.
Пациенты с синдромом Мюнхгаузена обычно категорически отказываются от психиатрического лечения. Исключением становятся острые кризисные состояния, во время которых больной начинает ощущать свою беспомощность и пытается открыто найти поддержку у психолога или психиатра. Специализированная помощь при синдроме Мюнхгаузена, как правило, ограничивается квалифицированной диагностикой, своевременным исключением соматической патологии, предотвращением ненужных процедур, операций и фармакотерапии. При делегированном синдроме Мюнхгаузена важнейшей задачей становится изоляция жертвы для сохранения ее физического и психического здоровья.
Что такое Синдром Мюнхгаузена?
Среди распространенных симулятивных расстройств сегодня нередко встречается синдром Мюнхгаузена, который может быть обнаружен у женщин и мужчин разных возрастных категорий вне зависимости от социального статуса. Значительно преувеличивая или даже вызывая искусственно у себя какие – либо симптомы заболевания, люди с таким синдромом идут на все, чтобы получить желаемое внимание и сострадание со стороны окружающих.
Основные причины и распространенные симптомы расстройства
Синдром Мюнхгаузена характеризуется тем, что люди, подверженные этой болезни, превосходно осознают, что не имеют никакого ярко выраженного недуга, но при этом у них присутствует сильное желание заболеть на физическом уровне. При этом психология такого расстройства на сегодняшний день точно неизвестна, хотя специалисты сходятся во мнении о том, что природа синдрома кроется в раннем детстве человека. Перенеся когда – либо серьезное заболевание и получив порцию повышенного внимания к собственной персоне со стороны близких людей, человек желает снова ощутить максимальную заботу.
Среди факторов, способных повысить риск развития такого симулятивного расстройства, можно выделить такие моменты как:
— перенесение психической травмы в глубоком детстве;
— подверженность расстройству личности;
— пониженное чувство самоуважения.
Наиболее часто синдрому Мюнхгаузена подвержены мужчины молодого и среднего возраста, но также он может быть обнаружен и у женской аудитории. В наиболее запущенных случаях может возникнуть делегированная форма заболевания, когда человек, имеющий такое расстройство, начинает причинять вред своим близким, добиваясь того, чтобы они заболели. Таким образом, он получает внимание и нужную порцию сочувствия со стороны окружающих.
Симптомами, сигнализирующими о наличии этого расстройства у человека, являются:
— внезапное ухудшение здоровья без видимой причины;
— рассказы о собственных болезнях, наполненные излишним драматизмом;-
— неуемное желание подвергнуться множеству тестов;
— частые просьбы дать различные лекарства;
— противоречивое описание признаков недомоганий.
Также людей с таким недугом отличает постоянное пререкание с медицинским персоналом и препятствие тому, чтобы врачи разговаривали с родными пациента о его состоянии.
Грамотная диагностика и методика лечения синдрома Мюнхгаузена
Поставить диагноз о наличии у человека такого симулятивного расстройства поможет ряд критериев, установленных психиатрической ассоциацией. Среди таких моментов можно выделить:
— преднамеренный вызов болезни;
— присутствие большого стремления к тому, чтобы окружающие видели человека подверженному заболеванию;
— полное отсутствие правового или финансового интереса.
Ввиду того, что особа, подверженная синдрому Мюнхгаузена, сама заинтересована в длительной продолжительности своего болезненного состояния, как диагностика, так и лечение под наблюдением специалистов является довольно сложной задачей. Однако профессионалы московской клиники им. Корсакова способны успешно справиться с таким заданием благодаря огромному практическому опыту с такими пациентами.
Квалифицированные врачи клиники им. Корсакова осуществляют профессиональный мягкий подход к людям, у которых наблюдается данное симулятивное расстройство. Зачастую бывает достаточно консультации, и грамотной семейной терапии для того, чтобы получить благотворный результат. Однако при наличии сопутствующих психиатрических недугов может быть назначено медикаментозное лечение, которое подбирается в индивидуальном порядке.
Залечить до смерти. Что такое синдром Мюнхгаузена?
Анна Боклер СПИД.ЦЕНТР
Летом 2015 года Джипси Бланшар Роуз и Ник Годжон убили Диди Бланшар, мать Джипси. Николаса приговорили к пожизненному, Джипси дали десять лет с правом обжалования через восемь с половиной. Ее адвокат напирал на абьюзивное поведение матери в отношении дочери: инвалидное кресло, удаление слюнных желез, кормление через трубку и многочисленные операции были признаны лишними. Вероятно, это самый известный случай делегированного синдрома Мюнхгаузена — симулятивного расстройства, при котором человек склонен вызывать или подделывать у другого определенные симптомы, чтобы добиться госпитализации, лечения, диагностики. Мы поговорили с теми, кто на собственном опыте знает, что такое быть объектом этого синдрома, а также с психотерапевтом, работающим с такими пациентами.
Марина, 31 год, Волгоград
Мама часто озвучивала свою идеальную картину мира: выйти замуж, забеременеть, развестись, посвятить себя воспитанию ребенка. Все это у нее получилось. Но идеальность нарушил мой острый пиелонефрит вскоре после рождения. Материнство само по себе перестало выглядеть жизнеутверждающе, и она переключилась на медицинскую его часть. Мне кажется, тогда у нее в сознании навсегда сформировалась конструкция: ребенок очень болен, надо только доказать это врачам. А если это получится, то будет и пособие по инвалидности, и она сама станет для меня жизненно необходимой.
Первый год я жила с мамой и ее родителями, но вечно поднимался вопрос, что невозможно растить инвалида в многонаселенной квартире. Тогда бабушкина сестра уехала жить в деревню и оставила квартиру нам. Мы жили в однушке в самом центре города, но много лет никуда, кроме поликлиники, не ходили. Мама добилась получения инвалидности лишь по одному затянувшемуся эпизоду пиелонефрита, но ее беспокойство только возрастало. Каждое утро она осматривала мне горло, измеряла температуру и пульс. И даже то, что показатели всегда были в норме, не отменяло проверок.
Мы не добавляли в еду сахар и соль, «на мне это плохо отразится». Читать или заниматься чем-то своим я могла, только находясь в поле зрения матери. Самая отвратительная часть дня — прогулка: мне выдавалась дубленка, в ней я могла сорок минут ходить около открытого окна в кухне. Про настоящую улицу речи не шло — «с моим иммунитетом я сразу слягу в постель на пару месяцев» — ведь везде полно микробов. Мысли о бактериях больше всего влияли на наш быт: основания кранов в кухне и в ванной завязывались тряпками, садиться на унитаз мне запрещалось. Тогда, на фоне всего, горшок на кухне мне не казался чем-то особенно шокирующим. После каждого похода в туалет мама помогала мне мыться в душе, объясняя опять же опасностью бактерий. Это происходило до моих девятнадцати лет.
На ночь мама давала мне таблетку феназепама, иногда добавляла к нему успокоительное и снотворное — одна наша родственница была как-то связана с фармацевтикой, через нее получалось достать рецептурные препараты, которые врачи отказывались выписывать. Мама по часу могла сидеть у моей кровати и следить за движением глазных яблок под веками. Если ей казалось, что они двигаются быстро — то есть я не сплю — она начинала бить меня по голове, чтобы вырабатывался рефлекс на засыпание. Ложась в постель, я обычно испытывала только ужас перед этой слежкой, но быстро научилась имитировать сон, и мама уходила.
Через два года она решила, что курс этих таблеток нужно остановить, а для меня было непередаваемо круто избавиться от побочек: тяжелой головы, отсутствия мыслей и вечного желания спать.
Конечно, у меня есть разные воспоминания о детстве: мама учила меня английскому, по вечерам мы часто разыгрывали партии из учебников по шахматам, смотрели детективы по телику. Однако в процентном соотношении все перетягивает насильственная забота о здоровье, эти воспоминания вызывают отвращение.
по теме
Общество
Неуточненное расстройство. Почему в России так часто ставят диагноз «шизофрения»?
Мама просила меня поменьше разговаривать с врачами — я могу что-то перепутать. Уже тогда я стала замечать сильные нестыковки: она говорила, что у меня всю неделю температура сорок, хотя была гораздо ниже, просила во время простуды всю неделю откашливать мокроту в банку, а врачу говорила, что это набралось за день, сдавала свою мочу вместо моей, когда в анализах не находили отклонений. Сейчас я думаю, что врачи замечали какой-то подвох, но предпочитали ничего не говорить, чтобы лишний раз не вызывать у нее агрессию. Она все время кричала на приемах, обвиняла врачей в некомпетентности, противопоставляла их диагностике цитаты из медицинской литературы, которую читала.
У нас дома было полно книг по традиционной и нетрадиционной медицине, по ним мама всегда узнавала комплекс нужных симптомов и возможность диагностических процедур. Она относительно легко добивалась почти всех справок и рецептов. Когда мне было три — проблемы с почками уже давно остались позади — мы брали направления на десятки УЗИ, анализов, снимков. Но ничего не показывало на болезнь. Тогда она заявила, что болезнь просто так уйти не могла, и добилась записи на микционную цистографию (рентгенологическое исследование мочевого пузыря с контрастом). Дома она показала мне ход процедуры в медицинском учебнике. Я сказала, что скорее всего не смогу пережить унижение и боль от катетера, и выброшусь из окна, если мы пойдем в больницу. Конечно, процедуру отменить не удалось, и, конечно, результат показал отсутствие патологий.
Несмотря на то, что все обследования настойчиво указывали на нормальное состояние здоровья, лечение продолжалось. Летом мы собирали разные травы, они должны были лечить пиелонефрит, ОРЗ, проблемы со сном, позвоночник. Для этого же я курсами принимала мочу и мумие.
По истории Джипси Роуз сняли сериал The Act («Притворство»), 2019 год.
Я привыкла говорить только те вещи, которые не провоцировали маму на поиски новых врачей и препаратов. Всегда держала в голове удобную ей версию всех происходящих событий, постоянно боялась проколоться. Обычно это были разговоры про самочувствие, теплую одежду и здоровое питание. Конечно, об искренности и какой-то теплоте между нами не было речи.
В первый школьный день мама выдала мне большой носовой платок и к нему инструкцию: закрывать лицо от любого, кто чихает или кашляет. Через несколько дней я окончательно убедилась, что остальные так не делают. И доставала платок, только спускаясь вниз после уроков, чтобы лишний раз не нарываться на скандал. Учиться мне нравилось, хотя я долго не могла социализироваться, так как остальные дети не были круглый год так тепло одеты и не носили с собой большой носовой платок — это создавало некоторую дистанцию. До моего совершеннолетия школа была самым классным и свободным местом. Правда, перед восьмым классом мама сказала, что я все чаще стала заболевать и надо учиться дома, терапевт был с ней не согласен, поэтому мама забрала мое личное дело, но в новую школу мы так и не дошли.
В итоге целый год я провела дома и в поликлиниках. Подходил срок комиссии по продлению инвалидности, и мама сетовала, что врачи все плохо обучены, оборудование старое, поэтому патологии не выявляются. Мы часто репетировали дома пальпацию почек, я должна была точно помнить, где мне «больно», подтверждать, что случаются колики дома, температура поднимается до сорока. Каждые две недели мы ходили к терапевту, рассказывая о симптомах ОРЗ, мне надо было говорить, что чувствую удушье от кашля. Вообще я отлично помню, что простужалась не чаще раза-двух в год, а температура сорок вряд ли у меня вообще когда-либо была, учитывая, что обычно уже при тридцати семи мне ощутимо не по себе.
«Мама по часу могла сидеть у моей кровати и следить за движением глазных яблок под веками. Если они двигаются быстро — я не сплю — она начинала бить меня по голове, чтобы вырабатывался рефлекс на засыпание»
Инвалидность так и не продлили — не оказалось показаний. Это значило, что власть матери не была бескрайней: c тех пор я часто пробовала бунтовать и выбивать себе какие-то ништяки — прогулки в одиночестве или надевание легкой куртки в теплую погоду. А мама с тех пор немного переключилась с поликлиник на популярное в 90-е целительство. Мы часто ходили к целителям по объявлениям из городской газеты. Хорошее впечатление оставила только одна целительница — Альбина. Она единственная заставила маму выйти из комнаты и сказала, что ближайшие годы у меня будут очень трудными, и с этим уже ничего не сделать, но как только исполнится восемнадцать, надо обязательно бежать.
В старших классах я училась вести обычную жизнь: появились приятели в школе, на переменах мы выходили курить без курток, пили ледяные коктейли из жестяных банок — иммунитет меня не подводил. Но дома контроль периодически вспыхивал и от простых доводов не угасал.
Один раз у мамы началась очень сильная паника, она кричала, что я заразилась бешенством, и звонила в скорую. Это я принесла домой кота, и чудесным образом он прожил у нас пару месяцев. Кот был очень чистоплотным и не вызывал подозрений в плане здоровья, пока маме не показалось, что у животного избыточно выделяется слюна. Прибывшей бригаде мы не могли продемонстрировать никаких царапин, но я должна была подтвердить, что животное напало и слегка повредило кожу. Мама упирала, что я несовершеннолетняя (мне было шестнадцать) и в случае чего она будет подавать в суд. В итоге меня госпитализировали на курс уколов от бешенства. Я готовилась кайфовать: больница должна была меня оградить от навязчивого контроля. Я сразу пошла смотреть, какие есть отделения и кабинеты, через полчаса за одной из стеклянных дверей увидела, как в хорроре, лицо своей матери. Она тоже добилась госпитализации и искала меня. Это до сих пор мое самое страшное воспоминание из жизни — так как я стояла в носках по полу, а это означало подозрение на ОРЗ и курс лечения в исполнении мамы.
Делегированный синдром Мюнхгаузена часто отражается в массовой культуре, например, является одной из тем сериала «Острые предметы».
Перед выпускным я соврала, что у меня есть парень и надо ходить на свидания, чтобы не упустить эти отношения. Как ни странно, это привело маму в восторг, она говорила, что, наверное, я скоро выйду замуж, и отпускала. Правда, заставляла тепло одеваться и подробно рассказывать, что было на свидании. На самом же деле я либо исследовала город в одиночестве, либо ходила на вписки к одноклассницам.
Меня удивляет, что близкие родственники, которые приходили к нам, иногда проговаривали: со мной все в порядке и, может, не стоит так активно заниматься лечением. Но после напора матери сразу же закрывали тему. Вне контекста наших отношений мама выглядела среднестатистически: у нее периодически были краткосрочные отношения, она изредка посещала образовательные курсы, располагала к себе новых знакомых.
После отъезда из дома я минимизировала общение с матерью, но, приезжая, в основном получала предложение сходить вместе к зубному или терапевту и пару пачек Атенолола — таблеток для понижения давления, хотя в норме у меня 100/70.
Сейчас в какой-то степени я рада, что все это произошло со мной. Выход из радикально неблагополучной среды дает человеку иммунитет к трудностям на всю оставшуюся жизнь, волю к борьбе. К маме я не испытываю ненависти или желания мести. Сейчас она мне кажется достаточно ограниченным человеком, конечно, не до такой степени, чтобы оправдывать ее разрушительное стремление лечить, но вызывать ее на конфликт тоже было бы как-то странно и вряд ли бы к чему-то привело.
Ия, 22 года, Москва
В двадцать лет я начала встречаться с человеком сильно старше себя, но на тот момент мы зарабатывали одинаково, а перспектив у меня было больше. Это позволяло не чувствовать разницу в возрасте и первое время быть на равных. Потом я стала замечать достаточно странные попытки доминировать: то Саше казалось, что я разговариваю не по делу с кем-то из коллег (мы работали в одном офисе), то он разными способами вынуждал отказаться от командировки, иногда просил не ходить на работу, так как болезненно выгляжу.
Саша сам проходил полное обследование организма дважды в год, постоянно пропивал курсы витаминов, поэтому его переживания при минимальных проявлениях у меня простуды казались более-менее нормальными. До тех пор, пока он не назвал судорогами подергивание конечностей при засыпании и не предположил, что у меня опухоль мозга. Пару раз он сидел рядом, когда я засыпала, и записывал, сколько раз дернулось плечо.
«Мы часто репетировали дома пальпацию почек, я должна была помнить, где мне «больно», что температура поднимается до сорока. Каждые две недели мы ходили к терапевту, рассказывая о симптомах ОРЗ»
В остальном все было в порядке, поэтому несколько месяцев я это списывала на личные странности. Потом он сказал, что записал меня к врачам по моему полису ОМС, который всегда лежал на столе среди документов. Мне было дико стыдно обращаться к специалистам при отсутствии жалоб, поэтому я просто сказала, что получила направление к неврологу и тот проблем не обнаружил. Саша отвечал, что попался плохой врач, и настаивал, чтобы я сходила на платную томографию мозга, причем оплатил ее сам. На МРТ все было в порядке, но тема, что есть какая-то проблема и это надо поставить на контроль, стала всплывать постоянно.
Я убрала блистеры обезболивающих, которые пила во время менструаций и от периодической головной боли, в карманы курток, просто чтобы не обсуждать это все еще раз. На работе он часто говорил начальству, что мне следует сократить рабочий день и не отправлять в командировку из-за плохого самочувствия. Сама я узнала об этом, когда коллега спросила, как проходит мой курс лечения.
Я несколько раз пыталась поговорить о границах, что такие вторжения беспочвенны и излишни, болезненны для меня. Прямо во время такого диалога Саша мог сказать: ему кажется, что у меня сейчас сильная головная боль или повышено давление. Это все было достаточно стрессово, я видела в этом буллинг, желание хоть за счет чего-то стать главным. Но разойтись долго не получалось — у меня было много проектов на работе, хотелось отложить на потом поиски нового жилья, к тому же какую-то часть времени мы по-прежнему проводили достаточно классно.
Возможно, из-за напряженной ситуации, возможно, просто так совпало, но я несколько раз за полгода переболела ангиной. Саша купил несколько разных антибиотиков и расписал, как их принимать параллельно. Я выздоравливала достаточно быстро с помощью обычного полоскания, поэтому, конечно, отказалась. Это вызвало много скандалов: он говорил, что простуды дадут осложнения на сердце и надо подумать об удалении миндалин.
Саша постоянно присылал скрины разных медицинских статей о том, как мои заболевания влияют на жизнь и во что перетекают, если их не лечить. Один раз после работы он сказал, что мы должны поехать в одно место. Я до последнего отгоняла от себя мысли, что это будет очередная клиника, но мы приехали именно туда. Он записал меня на тонзиллэктомию, так как «нельзя доводить организм до крайностей».
Мы поругались, я заявила, что до нашей встречи вообще не испытывала таких проблем и все дело в психосоматике. Сказала, что ему самому следует пойти на терапию из-за зашкаливающей тревоги, и уехала ночевать к друзьям. Потом брала отгул и приезжала забрать вещи во время рабочего дня, пока его не было дома. Я вскоре перешла на удаленку, и мы общались несколько раз по смс. Все его сообщения были о том, что я не подумала о себе, своем организме и плохо закончу. Впрочем, это помогло мне на позитиве принять расставание.
Павел Тиден-Бекетов, психотерапевт
В России мы сейчас пользуемся международной классификацией болезней десятого пересмотра, там данное расстройство отмечено как симулятивное (F68.1 «Умышленное вызывание или симулирование симптомов или инвалидности физического или психологического характера [поддельное нарушение]»). Делегированная форма отдельно не выделена. В обиходе чаще используется словосочетание синдром Мюнхгаузена.
Большая проблема в том, что в нашей стране это заболевание вообще диагностируется достаточно редко. В первую очередь обычно подозревают либо бредовое расстройство, либо что-то связанное с садистическими наклонностями. Требуется прицельная дифференциальная диагностика. Подобные нарушения мышления и поведения действительно могут возникать на фоне бредовых идей шизофренического спектра, когда, например, человек уверен в ущербности своих близких, в их неизлечимых заболеваниях. Такой диагноз достаточно легко исключить ввиду большего количества симптомов, выходящих на первый план. Также нужно исключать некоторые варианты расстройства личности, например, связанные с аутистическим спектром, когда может быть повышена склонность к гиперопеке над кем-то.
по теме
Лечение
Депрессия, биполярка, шизофрения: гид по психическим расстройствам
В большинстве случаев у людей с диагностированным делегированным синдромом Мюнхгаузена сформировалась патология личности под влиянием острого стресса либо продолжительного стрессового эпизода. Таким образом могут проявляться потребности в безопасности, в отсутствии границ между собой и близким человеком. Соответственно, это гораздо ближе к личностным, нежели к психотическим расстройствам, расстройствам настроения, адаптации.
В моей практике мы обычно добивались успеха с помощью психотерапии, иногда добавляли фармакологические препараты. Как правило, клиенты акцентировали внимание на депрессии, нехватке сил и времени на себя. Во время разговора они упоминали проблемы со здоровьем у близких, причем всегда что-то явно шло вразрез с действительностью: например, при указанных симптомах близкий человек объективно должен находиться в реанимации, а он сидел дома или учился. Постепенно выяснялось, что все последние годы потрачены на лечение и диагностику.
Наиболее эффективные методы лечения — когнитивная терапия и схемная терапия. Это про возможность проверять свои мысли, не находиться в абсолютной зависимости от них и про возможность изменить привычный набор действий для удовлетворения своих потребностей. Если стаж веры в болезнь близкого человека очень большой, то речь идет скорее о принятии. В таком случае не стоит задача сломать всю эту модель, скорее принять свой опыт, задаться вопросом: а нужно ли это делать дальше?
Обычно синдром распространяется на ребенка или пожилого родственника, влечет за собой ощущение нужности, некоторого рода популярность и одобрение. Удовлетворяет потребность в защите близкого. В отношениях в паре синдром также вполне может проявиться, но он будет возникать только при абьюзивной связи. Правда, в условно-партнерских отношениях будут работать другие паттерны: скорее стремление удерживать общение, привязать к себе партнера, сконцентрировавшись именно на теме заботы о здоровье. В отношениях часто сначала партнер или партнерша формирует зависимость второго человека от себя, а при его попытках расстаться человек будет говорить, что тот заболел сам, пользуясь сформированным триггером на здоровье.
Отдельно можно выделить синдром Мюнхгаузена в интернете. Это неизбежный переход в мире с обширной диджитал-средой. Человек ищет помощи в соцсетях, на форумах. Там часто находятся люди, у которых нет проблем, по крайней мере в масштабах, которые они описывают. Обычно это подозрения на разного рода физические проблемы. Но люди пишут про онкологические заболевания у себя или у близких, а когда их спрашиваешь про диагностику, оказывается, что никаких конкретных результатов нет. Пишут про сдачу анализов на ЗППП несколько раз в месяц, несмотря на всегда отрицательные результаты и отсутствие партнеров.
«Он назвал судорогами подергивание моих конечностей при засыпании и предположил, что у меня опухоль мозга. Пару раз он сидел рядом, когда я засыпала, и записывал, сколько раз дернулось плечо»
Часто привлекают жалость и поддержку новых участников. Часто люди ссылаются на статьи об обладателях того же психического расстройства, что и у них, где были указаны сопутствующие заболевания. После этого человек может писать, что у него или у близкого тоже панкреатит или диабет второго типа, не чувствуя каких-либо симптомов, просто перенося опыт.
При делегированном синдроме это проще отличить от ипохондрии — собственные переживания переносятся на другого человека, а при обычном можно провести черту по симптоматике — ипохондрик обычно в некоторой степени действительно чувствует симптомы, на которые жалуется, просто гипертрофирует состояние здоровья. У человека с симулятивным расстройством, как правило, реальных ощущений нет.
Делегированный синдром Мюнхгаузена чаще всего доказывается через видеонаблюдение. Например, в Штатах часто устанавливают камеры видеонаблюдения в палате в больницах. Это позволяет сразу увидеть момент, когда ребенку, например, дается препарат для проявления определенных симптомов. Иногда по результатам анализов можно понять обман: например, если в мочу подмешивается кровь, отличная по составу от человеческой, или дается большое количество провоцирующих препаратов накануне сдачи крови.
Мне кажется, постсоветская педиатрия, внутри которой сохраняется принцип гипердиагностики, является подходящей почвой для разного рода симуляций. Пойти к врачу и симулировать, чтобы не ходить на физкультуру, не выходить после вечеринки на работу, получить отвод от армии — все это прочно вошло в российский культурный код, и обман врачей не кажется чем-то катастрофическим, не попадает под осуждение. В современных реалиях врачам и медицинским учреждениям часто удобнее давать пациенту направления на диагностику и госпитализации, чем что-то упустить и столкнуться с последствиями.
Медицине нужны реформы. Нужно уходить от того, что сейчас происходит в амбулаторном звене, когда педиатр в основном выписывает направления к другим врачам, так как даже относительно легкие случаи конкретной направленности не являются его прерогативой. При том что педиатры учатся шесть лет плюс ординатура. И по уровню знаний они вполне могли бы самостоятельно заниматься несложными случаями в области эндокринологии, неврологии, гастроэнтерологии. Надо пересматривать систему в сторону врачей общей практики, которые могли бы заниматься широким спектром не тяжелых заболеваний и хорошо знали бы своего пациента, его семью, а соответственно, могли бы легко заметить какие-то излишние просьбы о диагностике и лечении.
Приоритет госпитализаций над амбулаторным лечением несет много негативных сегментов: родителям требуется отпуск, чтобы навещать ребенка в больнице, они отрываются от работы, идет большой расход средств из фонда медицинского страхования, высокий риск госпитальных инфекций. Это все часто переходит в замкнутый круг.
Необходимо развивать амбулаторное звено. В первую очередь за счет подготовки врачей общей практики по западному образцу. Врач будет знать больше областей в медицине, будет заинтересован вылечить пациента сам, а не футболить его по специалистам, что часто открывает простой путь к симуляции. Большое количество малознакомых врачей легче нагрузить ложной информацией.
Я вообще не помню, чтобы во время обучения на лечебном деле мы как-то отдельно изучали этот синдром. Только краткое упоминание в рамках курса психиатрии. В таких условиях, мне кажется, уже здорово, если педиатр замечает признаки расстройства у родителей и опекунов. Лучше, если педиатр выдает направления к психотерапевту с целью проверить уровень эмоционального развития ребенка, но с указанием подозрений на синдром у матери. Тогда появляется возможность проработать проблему. Но из-за сильной стигматизации психотерапевтической помощи основным вариантом для педиатров и просто заинтересованных в благополучии ребенка людей остается сообщение в социальные службы при подозрениях на провоцирование симптомов и проведение ненужного лечения.