Шкрабы что это такое
Кого в начале 1920-х годов называли шкрабами?
Кого в начале 1920-х годов называли шкрабами: заключенных, учителей, кулаков, сирот?
Кого в начале 1920-х годов называли шкрабами?
Кого в начале 1920-х годов называли шкрабами? Сегодня у нас на календарях суббота 23 мая 2020 года, на Первом канале идет телевикторина «Кто хочет стать миллионером?». В студии находятся игроки и ведущий Дмитрий Дибров. Игра, по причине карантина, проходит без зрителей.
В статье мы рассмотрим один из интересных и сложных вопросов сегодняшней игры. На сайте Спринт-Ответ уже готовится к публикации общая, традиционная, статья с полным обзором телеигры «Кто хочет стать миллионером?» ответы за 23.05.20.
Кого в начале 1920-х годов называли «шкрабами»?
После революции и гражданской войны, перед Россией встала задача, не только в ликвидации разрухи и электрификации всей страны, но, и ликвидация безграмотности (ликбез). В ту пору модно было создавать из длинных фраз различных названий, многосложные слова.
В 1920-х годах именно некоторые учителя критиковали реформу образования, выступали против бригадного метода обучения и представления ответов за бригаду отдельными личностями, из числа тех, кто в курсе. За это им и приклеили ярлык идущих не ногу с прогрессом. Именно они и стали теперь называться не учителями, а именно шкрабами.
Положение учителя в советской школе в 1920-х годах было незавидным. Мало того, что ученики презрительно именовали их «шкрабами» (от «школьный работник») и почти не признавали учительский авторитет, зарплаты учителей были одними из самых низких в стране. Игрокам удалось правильно ответить на вопрос телевикторины после использования подсказки «50 на 50», и то ответ дался тяжело.
Кого в начале 1920-х годов называли шкрабами: заключенных, учителей, кулаков, сирот?
Мечтаете стать миллионером, но не знаете как? Тогда эта игра для вас, именно в телевизионной игре Кто хочет стать миллионером можно выиграть семизначную сумму денег благодаря своим знаниям. Игрокам нужно ответить на 15 вопросов, дабы выиграть максимально возможную сумму в 3 миллиона рублей. Есть ограниченное количество подсказок, использовать можно только три. Дмитрий Дибров является ведущим этой замечательной игры с 2008 года, до этого программу вел Максим Галкин.
Сегодня у нас суббота, 23 мая 2020 года. Игра обещает быть напряженной и интересной, в связи с ограничительными противовирусными мерами в студии отсутствуют зрители, так что использовать подсказку помощь зала не получится. Но это не проблема, ведь все равно есть еще три подсказки – замена вопроса, звонок другу и убрать два заведомо неверных ответа. И стать еще на шаг ближе к заветной сумме… Итак, поехали!
Кого в начале 1920-х годов называли «шкрабами»?
После революции и гражданской войны, перед Россией встала задача, не только в ликвидации разрухи и электрификации всей страны, но, и ликвидация безграмотности (ликбез). В ту пору модно было создавать из длинных фраз различных названий, многосложные слова.
В 1920-х годах именно некоторые учителя критиковали реформу образования, выступали против бригадного метода обучения и представления ответов за бригаду отдельными личностями, из числа тех, кто в курсе. За это им и приклеили ярлык идущих не ногу с прогрессом. Именно они и стали теперь называться не учителями, а именно шкрабами.
Положение учителя в советской школе в 1920-х годах было незавидным. Мало того, что ученики презрительно именовали их «шкрабами» (от «школьный работник») и почти не признавали учительский авторитет, зарплаты учителей были одними из самых низких в стране. Игрокам удалось правильно ответить на вопрос телевикторины после использования подсказки «50 на 50», и то ответ дался тяжело.
Ответ: учителей.
Аббревиатура «ШКРАБ», означает, школа рабочей молодёжи. Создавались на предприятиях, были прообразом вечерних школ. Шкрабами называли учителей этих школ. Впервые, это слово услышал в кинофильме «Республика ШКИД». И, прозвучало оно во фразе беспризорников: «Бей шкрабов». Там же сразу давалось пояснение в титре, кто такой шкраб.
Кого в начале 1920-х годов называли шкрабами?
В этот субботний вечер мы всей семьей собрались у голубых экранов, ведь в эфире замечательная интеллектуальная игра Кто хочет стать миллионером и ее ведущий Дмитрий Дибров. В этой игре пара игроков благодаря собственной эрудиции может заработать до трех миллионов рублей.
Игра интерактивная и телезрители так же могут принять в ней участие пр помощи пульта от собственного телевизора. Ну а мы поможем вам выиграть – ведь у нас есть правильные ответы на вопросы в игре Кто хочет стать миллионером от 23.05.2020 года. В студии сегодня безлюдно, и похоже теперь это новый формат программы надолго с нами.
Кого в начале 1920-х годов называли шкрабами?
Шкрабы, — пояснил Луначарский, — это новое обозначение для школьных работников. «С величайшим неудовольствием он ответил мне: — А я думал, это какие-нибудь крабы в каком-нибудь аквариуме. Что за безобразие назвать таким отвратительным словом учителя!» Вскоре по распоряжению Луначарского слово «шкрабы» вывели из официального оборота.
Сельские учительницы. К учителям, которые до революции в большинстве случаев происходили из духовного сословия и зажиточных крестьян, — большевики относились с подозрением. Местные начальники на каждом шагу ругали учителей «гнилой интеллигенцией». … Причем, «шкрабами» называли и учителей и уборщиц, так как и те и другие, по мнению Наркомпроса, в одинаковой мере были «школьными работниками» советской власти.
Шкрабы
Если ты мудр, не противоречь богачу, правителю, ребёнку, старику, аскету, мудрецу, женщине, дураку и учителю.
Афоризмы древнего мира
ШКРАБЫ
(Антипедагогическая поэма)
Работникам указки и мелка
конца ХХ – начала ХХІ веков посвящается.
Все персонажи и события этой поэмы вымышлены. Любые возможные совпадения имён, фамилий, портретных черт, характеров, образов и ситуаций чисто случайны, поэтому автор никаких претензий на этот счёт не принимает.
Глава А
АНТИПЕДАГОГИЧЕСКИЕ СНОВИДЕНИЯ
Жизнь – это сон.
Педро Кальдерон де ла Барка.
«Сон разума рождает чудовищ»
Ф.Гойя
*Луиза Хэй – американская целительница-экстрасенс, автор книги «Исцели себя сам».
** Передонов – учитель, главный герой романа Ф.Сологуба «Мелкий бес».
Однако сейчас мне от этого не легче. Автобус настолько приблизился, что я могу рассмотреть даже лицо водителя и столпившихся позади его пассажиров, радостно, с азартом о чём-то спорящих друг с другом и показывающих на меня пальцами. Лицо водителя бесстрастно, но удивительно знакомо: да это же тот самый министр из телевизора! А кто же тогда в Киеве? И при чём здесь ДЕТИ? Самого удара я не почувствовал – просто сверху на меня ЧТО-ТО НАЕХАЛО…
И я опять благополучно проснулся. На циферблате настенных часов – 11.11 утра. Солнце давно бесцеремонно хозяйничает за открытым настежь окном моей квартиры, а сменившие комаров надоедливые мухи – в самой комнате. Слышно, как удаляется большегрузный автомобиль. В трусах и футболке, продолжаю лежать на диване в гостиной, а на животе у меня, пытаясь уютно расположиться, проворачивается вокруг своей оси кошка Ниссанта. Так, подожди… Где я теперь? В реальном или виртуальном мире? Уже бодрствую, или в очередной стадии быстрого сна? Где-то я уже это читал… Кажется, уже не сплю, даже боль ощущаю, когда щиплю себя за нос, а вот и кошка слегка куснула, когда щёлкнул её по носу. Только как-то подозрительно чётко зафиксировались в памяти оба кошмарных сновидения. А может, я только последние два запомнил? Чёрта с два встану, пока не уверюсь на все сто, что проснулся… И учёные, кстати, советуют по утрам не вскакивать, как на пожар, а сначала определиться, настроиться, сделать лёгкие физические упражнения.
Прямо напротив меня уже добрый десяток лет висит в простой деревянной рамке этюд картины с незамысловатым сюжетом. Такой себе мост Мирабо, только под ним протекают не воды запредельной Сены, а тащатся отечественные обшарпанные поезда дальнего следования.
Однажды, схватив кисть, в порыве экспрессионистского вдохновения, плакатной гуашью набросал на листе пожелтевшего ватмана тёмно-фиолетовое небо, щедро усеянное флуоресцентными кляксами звёзд, чёрные и белые железнодорожные линии вперемешку с зелёными, жёлтыми и синими полосами поездов, и пересекающую все эти разноцветные линии и полосы перспективу пустынного серебристого моста. На дощатом покрытии моста – уходящие вдаль кроваво-красные следы босых ног. А в проёме – фигурка в ослепительно-белых одеждах…
Вдруг в полной тишине, на лестничной площадке слышится глуховатый стук стоптанных каблучков. Звонок в дверь. С трудом оторвавшись от дивана, подпрыгивая, на ходу пытаюсь натянуть шорты, по пути к двери чуть не врезаюсь в зеркало – ну и рожа! Больше пить не буду, но… и меньше тоже. Открываю дверь, которая оказывается незапертой, и охрипшим от сна голосом торжественно
– А ларчик просто открывался…, – и наталкиваюсь на сочувственный взгляд немолодой контролёрши, протягивающей мне очередной счёт за использованную электроэнергию… – Ну почему рост цен за коммуналку всегда опережает рост зарплаты, – вслух задаю сам себе риторический вопрос, расписываясь в журнале. А спустя пять минут, сидя на кухне с кошкой на коленях, в ожидании, когда в закопчённом чайнике закипит вода для кофе, мучительно пытаюсь восстановить в памяти события вчерашнего дня.
Глава Б
БУМАГОМАРАНИЕ. «БАЗАР» БАШМАЧКИНЫХ
Учителя изрекают свои истины – результат опыта всей жизни – через пропасть, а до учеников на другом берегу – дальнем берегу – доносится лишь рокот волн, шум ветра и обрывки банальностей.
Н.Уилсон «Разгневанные лица в зеркале».
Люблю я, брат, Школу, Зарплату люблю!
Всё больше себя я на этом ловлю.
Директора чту – он не хуже других,
И завучей так же, как всех остальных.
Люблю я свой класс и его размещенье,
А к отпуску чувствую я отвращенье.
Люблю аттестаций, дежурств суету,
Экзаменов скачки в холодном поту.
Люблю свой журнал, что в ячейке без свету.
И в мире предмета любимее нету.
Люблю я мне равных по положенью,
И их пофигизм, и служебное рвение.
Я каждый конспект свой, оформленный лично,
Украдкой целую, хоть им безразлично.
И слово «Всеобуч» опять и опять
Я время от времени силюсь понять.
Люблю я детей, но коль, честно сказать,
Когда они дома, я больше им рад.
Люблю КаВээНы, люблю Новый год,
Люблю я в тетрадях зарыться, как крот.
Люблю я, чтоб сбили меня в коридоре,
И дым сигарет, «матов» чёрное море.
Люблю «пописать» воспитательный план
И вникнуть в маразм сверхновейших программ.
Фронтальных проверок я срез обожаю.
Люблю совещанья, хоть там засыпаю.
Я счастлив быть здесь и, пока не ослаб,
Любимой работы счастливейший раб.
Люблю я, брат, Школу – скажу без затей
И этих нарядных, всех в белом людей,
Что явятся как-то меня навестить
С надеждой куда-то меня поместить!
Так, подожди, а что было дальше? Как я добрался до своего дома? Дальше я ничего не помню. Будто кто-то стёр из памяти файл после полуночи.
Смотрю на себя любимого в зеркало и размышляю: сегодня выпускной вечер в школе. Это большая веха в жизни любого человека, которая по праву стоит в одном ряду с днем появления на свет Божий, свадьбой и похоронами. Правда, первое событие как-то смутно фиксируется в памяти, ну, а во время последнего активность виновника торжества вообще спадает до нуля… Выпускной вечер и свадьба, да ещё, бывает, проводы на пенсию – мероприятия, когда человек в центре внимания большой массы народа, можно сказать, – герой дня.
Для меня выпускной вечер тоже определённая веха в жизни. Я должен для себя решить: продолжать мне и дальше вспахивать каменистую и бесплодную ниву народного просвещения или, пока не поздно, уйти от греха подальше на заслуженный двадцатипятилетней выслугой отдых, то есть на пенсию? Как писал Губерман:
Нынче это глупость или ложь –
верить в просвещение, по-моему,
ибо, что в помои не вольёшь –
теми же становится помоями.
Хотя, с другой стороны, говорят: «человек счастлив в жизни семь лет: шесть лет до школы и год после выхода на пенсию». Выходит, утрата общественной активности приводит к угасанию жизненных функций организма. Тоже не мёд. Но опять же свои дети – взрослые. Они уже сами работают и учатся в других городах, жена нашла себя в сетевом бизнесе – неужели и мне нельзя себя попробовать в чём-то другом, менее экстремальном?
С некоторых пор я стал почему-то коллекционировать любую информацию, связанную с моей древней профессией… Вот прямо на тумбочке под зеркалом в прихожей статейка в газете «Калейдоскоп»:
Ученые Гарвардского университета занесли профессию попрошайки в список десяти самых вредных занятий. По степени эмоционального напряжения и стрессов ниже стоят в одном ряду с пожарными, учителями старших классов, налоговыми инспекторами, таксистами, почтальонами и журналистами.
А на кухонном столе роман Бернарда Вербера «Танатонавты» открыт зачем-то на странице с забавными данными смертности по социально-профессиональным категориям лиц в возрасте 50 лет из расчёта тысячи человек для каждой категории. Статистика 1970 года (конец второго тысячелетия). Франция.
Учителя 732
Высшие руководящие кадры
и свободные профессии 719
Инженеры 700
Католический клир 692
Сельскохозяйственные работники 653
Руководители предприятий и коммерсанты 631
Служащие 623
Средние руководящие кадры 616
Рабочие 590
Наёмные сельхозработники 565
Вот в чём наш брат превосходит высшие руководящие кадры, даже за границей. Это вам не какая-то зарплата и пенсия госслужащего! Здесь мы вне конкуренции. Но сегодня меня беспокоят эти странные сновидения… Да, правильно, что для учителей установлена выслуга 25 лет. Какое там эмоциональное выгорание, просто крыша съезжает со временем, а значит – минимальную пенсию в зубы и прочь от детей. Хорошо жене Соне – она уже свой выбор сделала в пользу невинных биодобавок. А мне решать за лето: «быть или не быть». Сегодня 27 июня. Вечером я приглашён на выпускной вечер. Иду один – жена в Киеве на очередном семинаре.
Так…Кстати, слово «ТАК»– установочное слово-паразит, без которого по молодости вообще не проведёшь урока. Сейчас 12.21. Сбегаю на почту за свежими газетами, ну и в ближайшем киоске прихвачу бутылочку пивКА, как говорится… для рывКА!
Когда я вышел на крыльцо своей замызганной серой пятиэтажки, дневное светило самозабвенно распекало изнемогавшую от жары Землю и всех её обитателей. От чёрных мусорных баков с чёткими номерными опознавательными знаками потянуло тошнотворным душком, и неведомо откуда взявшийся серый помятый целлофановый кулёк неожиданно прилепился к моему лицу. В нос ударил запах тухлой селёдки, причудливо перемешанный с ароматом ванили. Не без труда удалось оторвать и с гадливостью отбросить на клумбу импровизированную маску, которая закружилась в разноцветном вихре и неожиданно обернулась серым бесформенным существом – каким-то жутким гибридом крысы и медузы. Серая тварь быстро обнюхала мои видавшие виды кроссовки и, величественно поднявшись на задние конечности, подобно королевскому пингвину, обратилась ко мне со странными словами:
– Акакий Акакиевич, неужели вы меня не узнаёте? И неожиданно дыхнула мне в лицо своей зловонной пастью. Резко отшатнувшись от смрада назад, я пребольно ударился затылком об один из металлических столбов, на которых держался козырёк подъезда, и, теряя сознание, стал медленно оседать на шершавый бетон крыльца…
События после полуночи мгновенно проявились в мозгу, как от щелчка мыши, при открывании скрытого файла.
ВОСПОМИНАНИЯ О ПОДЗЕМНОЙ АТТЕСТАЦИИ.
ВЕДЬМЫ И ВАМПИРЫ. ВИЙ ВЕЛЬЗЕВУЛОВИЧ
«Шкрабы голодают»
Милый нюнит, словно баба,
Продал брюки и жилет,
Не любите, девки, шкраба,
В Наркомпросе денег нет!
Речь Ленина хорошо узнаваема, и дело тут не только в рассыпанных по ней характерных словечках вроде «батенька». (Еще одно его излюбленное слово — «гвоздь»: «В чем гвоздь и суть этой борьбы. » «В этом гвоздь дела». «Вот тут-то и гвоздь!» «А в этом весь гвоздь вопроса».)
Бросается в глаза, что Владимир Ильич очень непринужденно, раскованно обращался с языком. В его сочинениях мы то и дело встречаем такие, например, своеобычные выражения: никчемушние речи… пустяковиннейшая вещь… ничего-ничегошеньки… злостное зубозаговариванье… долбня… топырщатся же подобные слизняки… присосеживающиеся к революции старые бабы… и т. п. «Подумайте капельку, чуточку, крошечку, — уговаривает он товарищей. — Подумайте малюсечку…»
Для создания новых слов Ленин сотни раз пользовался приставкой «архи». Кажется, нет слова, которое Владимир Ильич не сумел бы украсить своей любимой приставкой: архискандал, архиглупость, архинагоняй, архирадует, архисклочно, архивредно, архимахровый, архипошлый, архиядовитый, архивздор, архибезобразие… Чуть реже он использовал приставку «сверх»: сверхмного, сверхподлость, сверхнаглость, сверхчудовища…
Очевидно, Ленина следует считать одним из авторов таких слов, как «большевики» и «меньшевики». Он даже пытался улучшать эти слова — урезал их до «беков» и «меков», но такую замену язык уже не принял. А сторонников ПДР (либеральной Партии демократических реформ) Ленин уже с откровенной издевкой именовал «педераками»… Между прочим, партийная кличка Ульянова тоже порождала новые слова. «Синий журнал» вскоре после Февраля называл Ленина «родоначальником 27 новых слов (ленинцы, ленинизм, ленинщина, по-ленински и проч. и проч.)».
Язык в те годы вообще легко рождал новые слова. Еще до 1917 года были придуманы такие сокращенные слова, как эсеры, эсдеки, кадеты и т. д. После Февраля новые слова обрушились на страну настоящим валом. Джон Рид передавал ворчание одного петроградского швейцара в дни революции: «Ох, что-то будет с несчастной Россией. Сорок пять лет живу на свете, а никогда столько слов не слыхал».
Ритм жизни невероятно ускорился, и старые названия вещей и явлений казались теперь чересчур длинными, медлительными, вялыми. Скажем, выражение «потерпеть крах» Ленин заменял бойким глаголом «крахнуть»… Сокращалось и обрубалось все, что только можно: сберегательные кассы превращались в сберкассы, заработная плата — в зарплату, Рождественский Дед — в Рождеда и даже бывший великий князь — в бывшего велкнязя. По свидетельству Корнея Чуковского, вместо старомодного оборота «честь имею кланяться» появилось бодрое восклицание «Чик!». А влюбленные в Москве в 20-е годы назначали друг другу свидания коротко — «Твербуль Пампуш!», что означало по-старому: на Тверском бульваре у памятника Пушкину. Появился шуточный стишок:
На Твербуле у Пампуша
Ждет меня миленок Груша.
Журнал «Новый Сатирикон», сохранявший верность старому правописанию, всячески издевался над происходившим в языке переворотом. Вот одна из ехидных заметок, помещенных журналом в июле 1918 года: «Золотые россыпи. Как определить наиболее толково и точно Россию в пятнадцати словах? Вот: Совдеп, Кредеп, Совнарком, Совнархоз, Исполком, Викжедор, Продуправа, Комзем, Земком, Уземком, Компрод, Уисполком, Продотдел, Молуисполком, Уеземельком. О, богатый русский язык… Обеднел бы ты, что ли?»
На карикатуре августа 1918 года один священник жаловался другому: «И не говорите, о. Евмений, как не прочитаешь утром газет, так и не знаешь, кого поминать: Совнарком, Исполком или Совнархоз».
Жаркие споры о судьбах языка не утихали и позднее. Так, независимый журнал «Вестник литературы» в 1919—1920 годах пестрел заголовками: «Изуродованный русский язык», «Искалеченный русский язык», «К толкам о порче языка» и т. п. «Речь уже не льется плавно, — сокрушался публицист В. Кривенко, — а подпрыгивает, тяжело переваливается, точно телега по бревенчатой гати».
Писательница Евгения Гинзбург вспоминала слушанные ею в 20-е годы университетские лекции лингвиста Рудде: «Профессор переходит к характеристике сокращенных слов, введенных революцией. Сначала… язвит. Дескать, теперь лирический пейзаж с описанием лунной ночи будет выглядеть так: «Лунночь вся была нежистома…» Это… вызывает только смех. Но вот лектор обрушивается всей своей эрудицией на наши неологизмы и с такой силой предрекает гибель русского литературного языка, что дрожь берет. Лихорадочно ищешь в уме, но не находишь достаточно веских возражений и не можешь никак разложить все по полочкам».
«Реакционные тупицы утверждают, — отвечал на подобные суждения Лев Троцкий, — что революция если не погубила, то губит русский язык… Реакционные тупицы ошибаются, однако, насчет судеб русского языка так же, как и насчет всего остального. Из революционных потрясений язык выйдет окрепшим, омоложенным, с повышенной гибкостью и чуткостью». Сам же Ленин признавался в 1920 году: «Я за время своего советского опыта привык относиться к разным названиям, как к ребячьим шуткам, ведь каждое название — своего рода шутка». «Русский язык прогрессирует в сторону английского», — замечал он.
По каким-то загадочным законам в языке не приживались одни слова, вроде бы ловко изобретенные, а другие, пущенные неизвестно кем, — оставались надолго. «Обидно футуристам, обидно имажинистам, обидно поэтам, — писал в 1922 году литературный критик Аркадий Горнфельд. — Люди волнуются, надрываются, пыжатся, мир хотят перевернуть, сочиняют у письменного стола такие удачные словечки, и эти превосходные словоновшества умирают, а шкурники и мешочники, танцулька и массовка здравствуют». Ленина этот странный выбор языка тоже немало поражал. «Посмотрите, — говорил Владимир Ильич, — как распространяются во всем мире наши уродливые слова вроде слова «большевизм». Несмотря на то, что… название «коммунист» является научным, общеевропейским, оно в Европе и других странах меньше распространено, чем слово «большевик».
Октябрь 1917 года резко упростил правописание — исключил из языка буквы «ять», «фита», «ижица»; отменил твердые знаки в конце слов. Эту реформу разработали еще при царе, но только у большевиков хватило смелости провести ее в жизнь. Журналист Осип Слицан в 1917 году шутливо прощался с упраздненными буквами: «Девушка без «ять», победа — через «е». Кто полюбит бедную девушку через «е», кому нужна бесславная, худосочная победа… А этот несчастный контръ-адмиралъ, сразу лишившийся своих обоих твердых знаков… Старый, закаленный в бурях морской волк втайне не одну слезу уронит над необдуманным циркуляром…
— Исключить букву «i» с заменой ее через «и» (Россия).
Быть может, через «и» и крепче будет, и экономнее, а все ж как-то милее, уютнее и теплее наша прежняя Россiя, не экономившая на лишней букве…»
Константин Бальмонт иронически заявил: «Слово без твердого знака на конце похоже на собаку с отрубленным хвостом».
А поэт Остроглаз в 1918 году посвятил твердому знаку целую ностальгическую оду:
Хотя ты не имел лица,
И не играл заметной роли,
И жался скромно у конца.
Теперь, в всеобщем кавардаке,
В крушеньи всех кругов и сфер, —
Мы только, только в твердом знаке
Имели твердости пример!
Судьба буквы «i» решилась почти случайно. Все соглашались, что двух «и» в русском языке быть не должно. Но какую из них сохранить? Большевик Павел Лебедев-Полянский вспоминал.» «Когда голосовали проект о новом правописании, составленный еще при Временном правительстве… долго обсуждали вопрос об i и и. Многие высказывались за i, указывая на Запад. Большинством случайного одного голоса гражданские права получило и»… Любопытно, что в одной из статей Ленина сквозит некоторое сожаление об этой отмене — ведь теперь по слову «мир» стало невозможно понять, о каком мире идет речь — отсутствии войны (мире) или окружающем мире (Mipe).
Глава революции, разбудившей всю эту языковую бурю, не всегда радовался ее плодам. «На каком языке это написано? — возмущался он иногда. — Тарабарщина какая-то. Волапюк, а не язык Толстого и Тургенева». Нарком просвещения Анатолий Луначарский вспоминал, что однажды прочитал Ленину телеграмму, которая кончалась словами: «Шкрабы голодают».
— Кто? Кто? — переспросил Ленин.
— Шкрабы, — пояснил Луначарский, — это новое обозначение для школьных работников.
«С величайшим неудовольствием он ответил мне:
— А я думал, это какие-нибудь крабы в каком-нибудь аквариуме. Что за безобразие назвать таким отвратительным словом учителя!»
Вскоре по распоряжению Луначарского слово «шкрабы» вывели из официального оборота. Впрочем, в языке оно жило еще несколько лет — в советской печати тех лет можно встретить такие, например, частушки:
Милый нюнит, словно баба,
Продал брюки и жилет,
Не любите, девки, шкраба,
В Наркомпросе денег нет…
К тому же настроению Ленина относится его знаменитая заметка «Об очистке русского языка» (подзаголовок: «Размышления на досуге, т. е. при слушании речей на собраниях»). «Русский язык мы портим, — возмущается Владимир Ильич. — Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочеты или недостатки или пробелы. Не пора ли нам объявить войну употреблению иностранных слов без надобности? Сознаюсь, что если меня употребление иностранных слов без надобности озлобляет (ибо это затрудняет наше влияние на массу), то некоторые ошибки пишущих в газетах совсем уже могут вывести из себя. Например, употребляют слово «будировать» в смысле возбуждать, тормошить, будить. Но французское слово «bouder» (будэ) значит сердиться, дуться. Поэтому будировать значит на самом деле «сердиться», «дуться». Перенимать французски-нижегородское словоупотребление значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по-французски учился, но, во-первых, не доучился, а во-вторых, коверкал русский язык. Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?»
Позднее (спустя десятилетия) эта короткая заметка Ленина стала едва ли не «знаменем контрреволюции» в области языка. Может показаться, что она вполне совпадала с настроениями либералов 1918 года. Но это, конечно, не так. Ленин вовсе не был в этом вопросе «ретроградом» (что видно по его собственным текстам), просто, как революционер, привычно бичевал любую действительность, в том числе и революционную.
В феврале 1921 года Ленин беседовал с молодыми художниками. Ему прочли стихи Маяковского, на что он заметил, что сокращения, которые употребляет поэт, засоряют русский язык.
«Да вы же первый, — возразил ему художник Сергей Сенькин, — ввели эти сокращения — Совнарком и т. д.».
«Владимир Ильич начал очень комично каяться в своих грехах, — вспоминал Сенькин, — что и он повинен в этом, что испортил великий, могучий русский язык тем, что сам допустил наименования «Совнарком», «ВЦИК». Мы, наоборот, взяли под свою защиту сокращения, доказывая их удобства».
Разумеется, борьба Ленина за переделку языка отразилась и в фольклоре. Вот один из анекдотов 70-х годов:
«Однажды Ленину прислали телеграмму из провинции: «Шкрабы голодают».
— Кто, кто? — не понял Ленин.
— Шкрабы, — сказали ему, — это новое обозначение для школьных работников.
— Что за безобразие называть таким отвратительным словом учителя! — возмутился Владимир Ильич.
Через неделю пришла новая телеграмма: «Учителя голодают».
— Вот — совсем другое дело! — обрадовался Ленин».