Шляйка поджарая что значит
СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ — ЛУЧШИЕ ЦИТАТЫ
Помните школьную игру в гадание на книге? Загадываете вопрос, называете номер страницы и очередность строчки. Открываете книгу и зачитываете ответ. После чего впадаете в раздумье: а что бы это значило?
Гениальность Булгакова неоспорима и у меня нет других слов, кроме слов восхищения и благодарности его таланту. Глубина мысли, конфликт разума, сарказм, ирония — все продумано, все совершенно. «И прошу эти слова занести в протакол»…
Не хочется углубляться в монолог. Важна не моя речь, а слова истинного автора, которые мы можем лишь прочесть и цитировать.
СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ — ЛУЧШИЕ ЦИТАТЫ:
— Какая разница, товарищ? — спросил он горделиво.
— Я — женщина, — признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно покраснел.
— В таком случае вы можете оставаться в кепке…
— Зина, там в приемной… Она в приемной?
— В приемной, зеленая, как купорос.
— Зеленая книжка…
— Ну, сейчас палить. Она казенная, из библиотеки!
***
— Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно?
— Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно?
***
— Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах.
— Человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар.
— Сообразите, что весь ужас в том, что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которое существует в природе.
***
— Не читайте перед завтраком советских газет.
— Так ведь других нет.
— Вот никаких и не читайте.
— Папа — судебный следователь…
— Дак это же дурная наследственность!
***
ФФ и Вяземская:
– Хочу предложить вам, – тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов, – взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.
– Нет, не возьму, – кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
Совершенное изумление выразилось на лицах, а женщина покрылась клюквенным налётом.
– Почему же вы отказываетесь?
– Не хочу.
– Вы не сочувствуете детям Германии?
– Сочувствую.
– Жалеете по полтиннику?
– Нет.
– Так почему же?
– Не хочу.
— Почему убрали ковёр с парадной лестницы? М? Что, Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд дома на Пречистенке нужно забить досками, а ходить кругом, вокруг, через чёрный вход?
***
— Ежели вы проживаете в Москве, и хоть какие-нибудь мозги у вас в голове имеются, вы волей-неволей научитесь грамоте, притом безо всяких курсов. Из сорока тысяч московских псов разве уж какой-нибудь совершенный идиот не сумеет сложить из букв слово «колбаса».
— Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.
***
— Еда… штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе – большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать что съесть, но и когда и как. И что при этом говорить. Да-с. Если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет – не говорите за обедом о большевизме и о медицине.
– Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне шестьдесят лет, я вам могу давать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.
… и все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом.
***
— Ну а фамилию, позвольте узнать?
— Фамилию? Я согласен наследственную принять.
— А именно.
— Шариков.
— Документ, Филипп Филиппыч, мне надо.
— Документ? Чёрт… А, может быть, это… как-нибудь…
— Это уж — извиняюсь. Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать.
— А-а, уж конечно, как же, какие уж мы вам товарищи! Где уж. Мы понимаем-с! Мы в университетах не обучались. В квартирах по 15 комнат с ванными не жили. Только теперь пора бы это оставить. В настоящее время каждый имеет своё право…
— В очередь, сукины дети, в очередь!
— Нижнюю сорочку позволил надеть на себя охотно, даже весело смеясь. От кальсон отказался, выразив протест хриплыми криками: «в очередь, сукины дети, в очередь!»
Да и что такое воля? Так, дым, мираж, фикция… Бред этих злосчастных демократов.
Вы, величина мирового значения, благодаря мужским половым железам.
***
Пойти, что-ль, пожрать. Ну их в болото.
Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку!
Учиться читать совершенно ни к чему, когда мясо и так пахнет за версту.
Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку.
— А вот по глазам — тут уж и вблизи, и издали не спутаешь. О, глаза — значительная вещь. Вроде барометра. Все видно — у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится.
— «Шарик» — она назвала его… Какой он к чёрту «Шарик»? Шарик — это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрёт, сын знатных родителей, а он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пёс. Впрочем, спасибо на добром слове.
— А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять всё, да и поделить…
— Где это видано, чтобы люди в Москве без прописки проживали.
— Вот всё у вас как на параде. Салфетку — туда, галстук — сюда. Да «извините», да «пожалуйста-мерси». А так, чтобы по-настоящему, — это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме. А как это «по-настоящему», позвольте осведомиться?
— Я не господин, господа все в Париже!
***
— Кушано достаточно. Всё испытал, с судьбою своею мирюсь и если плачу сейчас, то только от физической боли и от голода, потому что дух мой еще не угас… Живуч собачий дух.
—————————————————
P.S.: Друзья, читайте Булгакова и наслаждайтесь его творчеством. А главное помните, что зачастую собачьи сердца бывают гораздо теплее, чем человеческие. И, поверьте мне, это вовсе не метафора.
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Собачье сердце (сборник) — Булгаков Михаил Афанасьевич — Страница 1
У-у-у-у-у-у-гу-гу-гугу-уу! О, гляньте на меня, я погибаю! Вьюга в подворотне ревет мне отходную, и я вою с нею. Пропал я, пропал! Негодяй в грязном колпаке, повар в столовой нормального питания служащих Центрального совета народного хозяйства, плеснул кипятком и обварил мне левый бок. Какая гадина, а еще пролетарий! Господи Боже мой, как больно! До костей проело кипяточком. Я теперь вою, вою, вою, да разве воем поможешь?
Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенно отчетливо: завтра появятся язвы, и, спрашивается, чем я их буду лечить? Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная очень хорошая трава, и, кроме того, нажрешься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросают граждане, налижешься. И если бы не грымза какая-то, что поет на кругу при луне – «милая Аида», – так что сердце падает, было бы отлично. А теперь куда же пойдешь? Не били вас сапогом? Били. Кирпичом по ребрам получали? Кушано достаточно. Все испытал, с судьбою своею мирюсь и если плачу сейчас, то только от физической боли и от голода, потому что дух мой еще не угас… Живуч собачий дух.
Но вот тело мое – изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно. Ведь главное что: как врезал он кипяточком, под шерсть проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко могу получить воспаление легких, а получив его, я, граждане, подохну с голоду. С воспалением легких полагается лежать на парадном ходе под лестницей, а кто же вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по сорным ящикам в поисках питания? Прохватит легкое, поползу я на животе, ослабею, и любой спец пришибет меня палкой насмерть. И дворники с бляхами ухватят меня за ноги и выкинут на телегу…
Дворники из всех пролетариев самая гнусная мразь. Человечьи очистки – самая низшая категория. Повар попадается разный. Например, покойный Влас с Пречистенки. Скольким он жизнь спас! Потому что самое главное во время болезни перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы, махнет Влас кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что был настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из Совета нормального питания. Что они там вытворяют в нормальном питании, уму собачьему непостижимо! Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают! Бегут, жрут, лакают!
Иная машинисточка получает по девятому разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательств надо вынести! Прибежит машинисточка, ведь за четыре с половиной червонца в «Бар» не пойдешь! Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает. Подумать только – сорок копеек из двух блюд, а они, оба эти блюда, и пятиалтынного не стоят, потому что остальные двадцать пять копеек заведующий хозяйством уворовал. А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке, и женская болезнь, на службе с нее вычли, тухлятиной в столовке накормили, вон она, вон она!! Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, а штаны она носит холодные, так, кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй. Он и заорет:
– До чего ты неизящна! Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду – все, все на женское тело, на раковые шейки, на «Абрау-Дюрсо»! Потому что наголодался в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.
Жаль мне ее, жаль. Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому, что действительно мы в неравных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну, а мне, а мне! Куда пойду? Битый, обваренный, оплеванный, куда же я пойду? У-у-у-у.
– Куть, куть, куть! Шарик, а Шарик! Чего ты скулишь, бедняжка? А? Кто тебя обидел. Ух…
– Боже мой… какая погода… ух… и живот болит. Это солонина, это солонина! И когда же это все кончится?
Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась за ворота, и на улице ее начало вертеть, рвать, раскидывать, потом завинтило снежным винтом, и она пропала.
А пес остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока, прижался к холодной массивной стене, задохся и твердо решил, что больше отсюда никуда не пойдет, тут и издохнет, в подворотне. Отчаяние повалило его. На душе у него было до того горько и больно, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как пупырыши, вылезли из глаз и тут же засохли. Испорченный бок торчал свалявшимися промерзшими комьями, а между ними глядели красные зловещие пятна от вара. До чего бессмысленны, тупы, жестоки повара! «Шарик» она назвала его! Какой он, к черту, Шарик? Шарик – это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрет, сын знатных родителей, а он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пес. Впрочем, спасибо ей на добром слове.
Дверь через улицу в ярко освещенном магазине хлопнула, и из нее показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже вернее всего – господин. Ближе – яснее – господин. Вы думаете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят. Правда, воротники не такие, об этом и говорить нечего, но все же издали можно спутать. А вот по глазам – тут уж ни вблизи, ни издали не спутаешь! О, глаза – значительная вещь! Вроде барометра. Все видно – у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за лодыжку. Боишься – получай! Раз боишься, значит, стоишь… Р-р-р… гау-гау.
Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в подворотню. Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет та-акой скандал, в газеты напишет – меня, Филиппа Филипповича, обкормили!
Вот он все ближе, ближе. Этот ест обильно и не ворует. Этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с культурной остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели от него летит скверный, – больницей и сигарой.
Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив центрохоза? Вот он рядом… Чего ищет? У-у-у-у… Что он мог покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало Охотного ряда? Что такое?! Кол-ба-су. Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину. Отдайте ее мне!
Пес собрал остаток сил и в безумии пополз из подворотни на тротуар. Вьюга захлопала из ружья над головой, взметнула громадные буквы полотняного плаката «Возможно ли омоложение?».
Натурально, возможно. Запах омолодил меня, поднял с брюха, жгучими волнами стеснил двое суток пустующий желудок, запах, победивший больницу, райский запах рубленой кобылы с чесноком и перцем. Чувствую, знаю, в правом кармане шубы у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь на меня. Я умираю. Рабская наша душа, подлая доля!
Глава 2
Шарик оказывается в богатой квартире. Горничная Зина пыталась отвести его в смотровую, где принимал больных профессор Преображенский — хозяин жилища. С испуга пес разгромил прихожую, но ассистент профессора Борменталь (молодой человек с острой бородкой) усыпил его хлороформом. Проснувшись, животное уже не чувствовало боли в боку (ему наложили повязку).
Он становится свидетелем приема у Преображенского. Его посетители (престарелый ловелас с зелеными волосами и в панталонах, расшитых черными кошками, молодящаяся дама, мужчина, совративший четырнадцатилетнюю девочку) жаждут омоложения. Они вызывают у пса омерзение. Он решает, что попал в похабную квартирку.
Завершается день визитом домкома. Комитет возглавляет Швондер. Пришедшие сообщают, что у Филиппа Филипповича будет отобрана комната в связи с уплотнением.
Глава 6
Жизнь в квартире Преображенского кардинально изменилась: Борменталь переехал к наставнику, в доме появились запреты на употребление семечек и игру на музыкальных инструментах по утрам (раньше их не было, поскольку все придерживались правил общежития).
Профессор обращается с этим вопросом к Швондеру. Документ получен. Шариков проявил животную агрессию по отношению к кошке и устроил потоп в квартире доктора. Филиппу Филипповичу приходится отвечать и расплачиваться с пострадавшими от неугомонной натуры и похабного поведения Полиграфа.
Глава 7
Ученые берутся за воспитание Шарикова: учат правилам этикета. Оказывается, тот имеет пристрастие к водке, театру предпочитает цирк, знает слово «контрреволюция», читает переписку Каутского с Энгельсом. Полиграф — типичный люмпен: не образован, питает классовую ненависть (работать не хочет, но хочет жить хорошо, комфортно и зажиточно), сторонник экспроприации и социальной уравниловки.
Иван Арнольдович и профессор Преображенский быстро ставят его на место, указав на то, сколько он должен денег за кота и испорченный водопровод, за компенсацию соседям. В результате книгу, которую он читал, отправляют в печь.
Отправив жильца с ассистентом в цирк, профессор мрачно и решительно смотрит на гипофиз собаки, который остался после операции.
Глава 3
Обед в доме Преображенского обставлен как культурное событие. Профессор размышляет о культуре приема пищи, дает рекомендации Борменталю и категорически не советует читать газет за обедом (особенно советских), иначе расстройство пищеварения гарантировано.
Пение членов домкома, которые собрались на очередное собрание, заставляет Преображенского высказаться относительно будущего, которое строит пролетариат. Он уверен, что наступит разруха, потому что никто не хочет работать, а только дискутировать и петь революционные песни.
После обеда Преображенский намерен отправиться в оперу, слушать «Аиду». Из туманных разговоров профессора и ассистента понятно, что Шарик станет частью какого-то научного эксперимента. Он начнется, как только Борменталь получит известие от патологоанатомов о наличии подходящего материала.
Глава 8
Успокоившись, ограничивается запретом подавать Полиграфу еду. Тот в отместку крадет деньги, напивается и приводит таких же, как и он, дружков. После их выдворения обнаруживается пропажа пепельницы из малахита, шапки из бобра и трости, которую любил профессор.
Глава 4
Пса не выгоняют из квартиры, и он решил, что вытащил собачий билет, размышляет о своей тайной родословной. Шарик ест вдоволь и раздирает сову. Филипп Филиппович не разрешает Зине его бить, утверждая, что только внушением следует воздействовать на человека и животное.
Внезапно судьба Шарика меняется: в квартире раздается звонок, профессор обедает раньше, пса оставляют голодным и запирают в ванной, потом отправляют в смотровую и дают наркоз.
Профессор и Борменталь проводят экспериментальную операцию: псу пересаживают семенники и гипофиз человека. Преображенский предполагает, что собака умрет («ласковый пес был, но хитрый
»), поскольку предыдущие опыты были неудачными.
Кадр из фильма «Собачье сердце»: UGC
Собачье сердце (2 стр.)
А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке и женская болезнь на французской почве, на службе с нее вычли, тухлятиной в столовой накормили, вот она, вот она.
Жаль мне ее, жаль! Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому что мы действительно не в равных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну а мне, а мне. Куда пойду? У-у-у-у-у.
— Куть, куть, куть! Шарик, а шарик. Чего ты скулишь, бедняжка? Кто тебя обидел? Ух.
Боже мой. Какая погода. Ух. И живот болит. Это солонина! И когда же это все кончится?
Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась в ворота, и на улице начало ее вертеть, вертеть, раскидывать, потом завинтило снежным винтом, и она пропала.
А пес остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока, прижался к холодной стене, задохся и твердо решил, что больше отсюда никуда не пойдет, тут и сдохнет в подворотне. Отчаяние повалило его. На душе у него было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как пупырыши, вылезали из глаз и тут же засыхали.
Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в подворотню. Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет такой скандал, в газеты напишет: меня, Филиппа Филипповича, обкормили.
Вот он все ближе и ближе. Этот ест обильно и не ворует, этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с французской остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели от него летит скверный, больницей. И сигарой.
Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив Центрохоза?
Шляйка поджарая что значит
Игорь Олегович Родин
«М. А. Булгаков. «Собачье сердце»: Краткое содержание, анализ текста, литературная критика, сочинения
Краткие биографические сведения
Булгаков Михаил Афанасьевич
1891.3(15).5 – родился в Киеве в семье преподавателя Киевской духовной академии. Мать – Варвара Михайловна, урожденная Покровская (бабушка по материнской линии носила в девичестве фамилию Турбина), была учительницей, позднее – инспектором на женских курсах. В большой семье Михаил был старшим сыном. Культурные традиции были очень сильны в семье. Обучался в Первой Киевской гимназии (которую окончил лишь с двумя отличными оценками – по географии и закону божьему. Начинает писать, увлекается театром (напр., «Фауста» и «Аиду» знал наизусть), «с упоением» читает Гоголя и Салтыкова-Щедрина.
1913 – женитьба (жена – Т. Н. Лаппа).
1916–1917 – окончил медицинский факультет Киевского университета. Освобожденный по болезни от призыва, едет по назначению в земскую больницу Смоленской губернии (с. Никольское), затем в Вязьму. Впечатления от этого периода послужили основой для «Записок молодого врача».
1918 – возвращение в Киев, попытки заняться частной врачебной практикой (в качестве вольнопрактикующего врача-венеролога). По свидетельству самого Булгакова, в этом году он, «последовательно призывался на службу в качестве врача всеми властями, занимавшими город». Он бежал от «мобилизовавших» его петлюровцев, уклонился и от «службы» в Красной армии.
1919–1920 – «мобилизованный» деникинцами, был отправлен с эшелоном на Северный Кавказ. Начал профессионально заниматься литературой: первые рассказы опубликованы именно в это время в газетах Грозного и Владикавказа (в них – сочувствие белому движению, восприятие отречения Николая II как «исторического несчастья» и т. п.). Участие в боях в качестве врача. Отступавшие под ударами Красной армии деникинцы бросают Булгакова, больного тифом, на произвол судьбы, что послужило почвой для его разочарования в «товарищах по оружию». С приходом красных, начинает сотрудничать в подотделе искусств (доклады о Пушкине и Чехове, написание пьес для местного театра, одну из которых – «Парижские коммунары» – даже посылал в Москву, надеясь на успех в объявленном конкурсе).
1921 – приехав в Москву, поступил на работу в Лито (Литературный отдел Главполитпросвета при Наркомпросе) секретарем. С началом нэпа в поисках заработка много раз меняет места работы: работает конферансье, редактором хроники в частной газете, инженером в Научно-техническом комитете, сочиняет проект световой рекламы. В это же время обосновывается в коммунальной квартире дома на Садовой, принадлежавшего некогда табачному фабриканту (нравы квартиры № 50 множество раз в дальнейшем будут возникать в произведениях Булгакова).
1922 – активно печатается в периодической прессе: «Рабочем», «Рупоре», «Железнодорожнике», «Красном журнале для всех», «Красной ниве» и т. п.
1922–1926 – сотрудничает в газете «Гудок», печатается в выходящей за рубежом (и редактируемой еще не вернувшимся из эмиграции А. Н. Толстым) берлинской русской газете «Накануне».
1923 – повесть «Записки на манжетах».
1924 – встречается с вернувшейся из парижской эмиграции Л. Е. Белозерской, женится.
1925 – вышел первый сборник сатирических рассказов «Дьяволиада». В этом же году – сборник рассказов «Роковые яйца».
1925 – создается рукопись «Собачьего сердца» (опубликована лишь спустя 60 лет).
1926, май – сотрудники ОГПУ проводят у Булгакова обыск, изымают дневники и рукопись «Собачьего сердца». Неоднократно обращаясь с просьбой вернуть ему его бумаги и не получая ответа, Булгаков заявляет, что в таком случае демонстративно выйдет из Всероссийского союза писателей (предшественника Союза писателей СССР). Бумаги, в том числе и рукопись «Собачьего сердца», были ему возвращены.
1925–1926 – сборник рассказов «Записки юного врача», цикл «Рассказы».
1925–1927 – роман «Белая гвардия» (публикация романа осталась неоконченной), в 1926 г. по мотивам романа написана пьеса «Дни Турбиных» (поставлена МХАТом в том же году).
1926–1928 – пьеса «Бег» (поставлена в 1957 г.).
1926 – пьеса «Зойкина квартира» (поставлена Театром им. Вахтангова). Снята под давлением тенденциозной критики вместе с «Днями Турбиных».
1928 – пьеса «Багровый остров» (поставлена в том же году Камерным театром, практически сразу запрещена).
Лит. критика конца 20-х гг. резко отрицательно оценивает творчество Булгакова, его произведения не печатаются, пьесы сняты со сцен. Известны отзывы Сталина о «Беге» как об «антисоветском явлении», а о «Багровом острове» как о «макулатуре». Травля приводит к тому, что Булгаков, оставшись без работы и без средств к существованию, пишет письмо «Правительству СССР» и рассылает на семь адресов властных учреждений. В письме он, пытаясь определить свою дальнейшую судьбу, разъясняет собственную писательскую позицию, формулируя, что Великой Революции предпочитает Великую Эволюцию, т. е. постепенный ход истории, более естественный, на его взгляд, в отсталой стране. 18 апреля 1930 г. на квартиру Булгакову позвонил лично Сталин, результатом разговора стало обещание дать ему работу в МХАТе (негласным условием было написание произведения, восхваляющего Сталина; пьеса о «юных годах вождя» была позднее написана («Батум», 1939), но ни ее содержание, ни общий тон повествования не удовлетворили власти).
С начала 30-х гг. – Булгаков работает режиссером-ассистентом в МХАТе. К этому периоду относится и увлечение его Еленой Сергеевной Шиловской (1929 г.), ставшей впоследствии его женой.
1931 – пьеса «Адам и Ева».
1931–1932 – по заказу Ленинградского Большого драматического театра пишет инсценировку «Войны и мира» (спектакль поставлен не был).
1932 – инсценировка «Мертвых душ» Н. В. Гоголя. На сцену (по личному распоряжению Сталина) возвращаются «Дни Турбиных».
1930–1936 – драма «Кабала святош» («Мольер»), поставлена в 1943 г. Этому предшествовала работа над биографической повестью «Жизнь господина де Мольера (1932–1933, опубликована в 1962 г.)
1934 – пьеса «Блаженство» (опубликована в 1966 г.) 1934–1935 – драма «Последние дни» («Пушкин»), поставлена в 1943 г., первоначально задумывалась совместно с В. В. Вересаевым.
1934–1936 – пьеса «Иван Васильевич». Доведенная в Театре сатиры до генеральных репетиций, снята накануне премьеры. За период с 1928 по 1936 год у Булгакова не было ни одной напечатанной вещи, ни одной поставленной в театре оригинальной вещи. Он упорно отказывается от подсказываемых ему «переделок» (в частности, «перековать» кого-нибудь из белых офицеров в «Беге», закончить «Багровый остров» революционной хоровой песней).
1936–1937 – неоконченный «Театральный роман» (опубликован в 1965 г.).
1938 – пьеса «Дон Кихот».
С начала 30-х гг. и до конца жизни – работа над романом «Мастер и Маргарита».
1940 – от наследственной болезни почек (как и отец) умер в Москве.
Основное содержание произведения
В подворотне воет бездомный пес. «Негодяй в грязном колпаке – повар столовой нормального питания служащих центрального совета народного хозяйства – плеснул кипятком и обварил левый бок» собаке. Пес не без основания опасается, что подхватит воспаление легких, не сможет добывать себе пропитание и подохнет. «И дворники с бляхами ухватят за ноги и выкинут на телегу… Дворники из всех пролетариев – самая гнусная мразь». Пес вспоминает добрым словом повара Власа, который часто бросал бездомным собакам кости с мясом. «Царство ему небесное за то, что был настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из Совета Нормального питания». По мнению пса, в этой столовой людей кормят не лучше собак, потому что начальство все ворует. «Прибежит машинисточка, ведь за 4,5 червонца в бар не пойдешь. Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщины единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает… Подумать только: 40 копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пятиалтынного не стоят, потому что остальные 25 копеек завхоз уворовал. А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке и женская болезнь на французской почве, на службе с нее вычли, тухлятиной в столовой накормили… Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что… штаны она носит холодные, одна кружевная видимость. Рвань для любовника».