Шкраб что это в авиации
Шкрабом нужно родиться
Моим инструкторам: Виктору Фёдоровичу Иванову (Л-29), Алексею Ивановичу Латыш (ИЛ-28), Юрию Александровичу Москвитину (Ту-22м3) посвящаю.
Совсем недавно, в гостях у Виталия Сундакова в его имении «Славянский Кремль» я показал ему свои первые два рассказа о друзьях и объяснил свой замысел, что сначала я написал о тех, кто погиб (Тимур и Володя Минеев), а об остальных, мол, буду писать по мере того, как они приходили в мою жизнь. На что Виталий высказал простую и логичную мысль: «Вася, о мёртвых ты написать всегда успеешь, у них впереди вечность, надо успеть написать о живых. пока они живы.» Его высказывание просто поразило меня своей «железной» логикой, как я сам до этого не додумался.
Я уже приводил слова Тимура Апакидзе, как его Герой Советского Союза лётчик-испытатель Токтар Аубакиров списал и отстранил от полётов на палубу авианосца «Тбилиси», мол, Тимур, не сможет освоить посадку на авианосец по своим лётным качествам. (Хотя я допускаю мысль, что Токтару просто приказали это сделать, уж слишком многим начальникам Тимур «стоял поперёк горла» своей бескомпромиссностью и отстаиванием собственного мнения, не взирая на «чины и ранги».
И таких примеров, когда лётчик, списанный одним инструктором, начинал без затруднений летать у другого инструктора, авиация, к сожалению, знает немало.
Как мне повезло с моим первым инструктором старшим лейтенантом Виктором Ивановым я понял лишь, когда его от нас забрали. Прямо на полётах, зарулив на стоянку свой Л-29, умер от инфаркта командир звена, майор Короткий. Виктора, как лётчика с высшим образованием (первый выпуск) поставили вместо него. Причём, Виктор по званию был старший лейтенант, а у него в звене все капитаны, в том числе и его первый инструктор капитан Гордеев. Когда впоследствии мы подружились с Виктором, он рассказывал, что первый год службы на новой должности он не приказывал, а просил: «Тов. капитан, сделайте, пожалуйста, то-то и то-то. «
С Виктором полёты были всегда в радость, но «малина быстро кончилась», когда его от нас забрали. Наш экипаж на середине освоения лётной программы самолёта первоначального обучения Л-29 расформировали и «разогнали» по другим экипажам. Я попал к капитану Русинову. Вечно обрюзгшее лицо, недовольный взгляд, смотревший на курсанта, как будто тот уже провинился, толстый живот, в который упиралась ручка управления на посадке. Для меня самое неприятное заключалось в том, что стоило потянуть ручку чуть энергичнее при выполнении фигур пилотажа, хочется ж себя «лётчиком почувствовать», сразу раздавался мат, ручка отдавалась от себя, и вместо нормальной фигуры с положенной перегрузкой, получалась какая-то «размазня» типа разворота «блинчиком».
Приведу ещё пример, до чего могла додуматься курсантская «фантазия». Когда мы стали летать на сложный пилотаж, нам стали выдавать ППК (противоперегрузочный костюм). Сейчас уже не вспомню, кто первый предложил (но точно не я), мы стали соревноваться, кто в полёте сделает наибольшую перегрузку. Обычно это выглядело так. Набрав высоту и отключив АЗС «ночь», курсант при выполнении какой-нибудь фигуры, типа форсированного виража, что «есть мочи» (образно выражаясь) тянул ручку на себя. Так делалось 2-3 попытки. Потом азс «ночь» включался, курсантик прилетал, заруливал на стоянку. Несколько «специально обученных лиц» тут же лезли к нему в кабину и смотрели на акселерометр.Этот прибор с двумя стрелками. Одна показывает перегрузку в каждый текущий момент времени, вторая фиксирует максимальную перегрузку, которая была в этом полёте.
Потом нажимали на кнопку сброса, и стрелочка падала на «ноль», чтобы инструктор не увидел. И к соревнованию приступал следующий. Соответственно пальма «первенства» была то у одного, то у другого. Соответственно, мы рано узнали, как на глаза «падают шторки» и при открытых глазах ты уже ничего не видишь, потому что кровь уходит вся вниз от перегрузок, и никакой ППК не спасает. Так продолжалось до тех пор, пока Коля Чалых на перегрузке около 10 потерял сознание. Высота была 4000 метров. Самолёт сорвался в штопор. Пришёл в себя Коля на высоте 1500 метров, самолёт вращается, вывел, 10 минут ходил в горизонте, успокаивал нервную систему. А когда прилетел, рассказал нам и напрочь отбил охоту соревноваться дальше.
Лётчик-истребитель, хотя он и «свободен» как птица при выполнении пилотажа, но делает это, в основном, в районе своего аэродрома. А я в Морской ракетоносной авиации, служу, например, в Белоруссии. Взлетаю днём на ТУ-16к10-26, зимой, иду на Север, на «Радиус», вхожу в полярную ночь. Вижу там северное сияние. Делаю там огромную дугу над Баренцовым морем, возвращаюсь обратно, опять в день. Иду домой с полётов, а перед глазами Север стоит. Или в Николаеве, взлетаю на «Бэкфайере» ТУ-22м3, прохожу над Азовским, Чёрным морем, над Главным Кавказским хребтом, прохожу рядом с Эльбрусом, где каждый год катаюсь на горных лыжах. Затем вдоль Каспия, дельта Волги и дальше на северо-запад опять огромная дуга длиной в несколько тысяч километров. Еду домой, а перед глазами, летом, снега и ледники стоят, которые видел 2-3 часа назад.
Впрочем, мы отвлеклись от главной темы, от лётной романтики вернёмся к её суровой прозе. На третьем курсе нас перевели в город Орск осваивать фронтовой бомбардировщик ИЛ-28. Наш экипаж определили к инструктору майору Латыш. По «сарафанному радио» особой «крамолы» за ним не числилось, но и хвалебных отзывов, как, например за майором Лейчук, тоже не было. В общем, начали мы летать с Алексеем Ивановичем Латыш. Вылетели на ИЛ-28, благодаря ему без особых затруднений. Но особого, я бы сказал дружеского контакта, какой у нас был с нашим первым инструктором Виктором Ивановым не возникало.
Виктор мог курсанта и на ты назвать и по плечу похлопать, Алексей Иванович общался с нами подчёркнуто на «Вы» и только официально. Всё бы ничего, но наш выпуск был нетипичен, его, точнее нас, прозвали «абортники». Стране катастрофически не хватало лётчиков, и нас решили выпустить на полгода раньше без лётной практики на четвёртом курсе. В итоге, госэкзамены по технике пилотирования мы сдали в конце третьего курса. «Гонору» у нас после этого прибавилось на «вагон и маленькую тележку». Пусть мы ещё не инженеры (по окончанию училища нам присваивали звание «лейтенант» и вручали диплом «лётчика-инженера», но мы уже «Лётчики». Соответственно у многих инструкторов отношение к нам, курсантам, изменилось. Они стали относиться к нам, как к равным.
У многих, но не у Алексея Ивановича. Он по прежнему обращался к нам только официально, и как нам казалось, считал нас по-прежнему «солопедами», несмотря на сданные госэкзамены. В тоже время инструктор он был классный. Приведу такой пример. На четвёртом курсе нам всё таки решили дать по 5 часов налёта для «поддержки штанов,» так сказать. Из них только два круга мы должны были выполнить самостоятельно, а 4 часа 30 минут до этого должны были налетать с инструктором. И вот, выполняю я крайний, контрольный полёт с майором Латыш, после которого должен лететь сам. Вдруг на посадочном курсе, точнее при подходе к точке выравнивания, я почувствовал руки инструктора на штурвале.
Когда до майора Латыш дошёл ход моих мыслей, его возмущению не было предела. Но «воспитывать» меня времени не было, мы всё ещё бежали по полосе и надо было решать, что со мной делать? Алексей Иванович не стал ломать голову. Он предложил мне два моих самостоятельных круга слетать с ним, а записать как самостоятельные. На что я ответил категорическим отказом. Сказал: «давайте мне ещё 1-2 дополнительных контрольных полёта, но свои круги я отлетаю сам. «
За дальнейшие события мне до сих пор стыдно. По старой неписанной традиции после праздничного банкета при вручении дипломов все курсанты, точнее уже лейтенанты, идут всем экипажем к своим инструкторам и дальше «гудят» там до утра. Но наш экипаж как-то стихийно, заранее не договариваясь, решил к своему инструктору не идти. Каждый из нас придумал причину, шитую «белыми нитками», и мы все разошлись в разные стороны. Никогда не смогу забыть, как растерянно стоял наш майор Латыш в парадной форме и всё повторял: «Ну, куда же вы ребята? Жена пельмени наготовила. «
Я пошёл к инструктору капитану Тимченко. Там были мои друзья Саша Викторенко, Витя Савинов, Витя Мазитов. и там тоже были пельмени.
Пришёл, звоню, открывает его жена Тамара. «Алексея Ивановича можно?»
«Его нет. Он на ночных полётах, придёт в два часа ночи.»
Я так обрадовался. «Скажите, что приходил лейтенант Чечельницкий, и вот передайте ему коньяк от нашего экипажа. Я пошёл, у меня поезд.»
Когда до неё дошло, что пришёл бывший курсант её мужа, она буквально повисла на мне. «Я не могу Вас так отпустить. Давайте выпьем за приезд, я выпью вместе с вами.» Не успел я опомниться, как у меня в руках был полный фужер водки, у неё тоже.
Выпили. Не дав мне как следует закусить, она тут же налила второй: «За ваш курс!» После двух фужеров, да ещё с дороги, меня так развезло, что я уснул прямо в кресле на кухне. Правда, сам не знаю, как там оказался. Проснулся в 2 часа ночи от тихого шёпота жены: «Лёша, ты только не волнуйся. «
Занавеска распахнулась, и я увидел Алексея Ивановича, а он меня. Я что-то пытался лепетать, что я здесь проездом, «случайно». потом по «поручению экипажа. » Он меня не слушал.
Он просто сгрёб меня в охапку и не отпускал. Через какое-то мгновение я понял, что он плачет. Когда мы выпили мою бутылку коньяка и его водки под яичьницу и пельмени, приготовленные женой, он мне поведал о своей обиде на нас, а я почему мы к нему тогда не пошли. К утру мы заснули оба.
Сейчас мои оба первых инструктора живы. Виктор Фёдорович Иванов закончил Монинскую академию, служил командиром полка в Шадринске на ТУ-134, потом был зам. начальника Оренбургского училища. Закончил службу штатным руководителем полётов в г.Самаре на РЦ ЕС УВД. Мы долгое время дружили и общались. Ему 75.
Алексей Иванович Латыш живёт в Литве, ему 76. Два года назад он приехал в Москву на 40-летний юбилей нашего выпуска. Мы с ним вместе были на МАКСе-2009 г. В этом году ему сделали серьёзную операцию на сердце. Но главное, он живёт, не теряет чувство юмора, и я желаю ему ещё долго «топтать ногами» нашу планету.
Он даже не понял, что летая параллельно на ТУ-22м3, где похожий КПП (командно пилотажный прибор), но работает он там по другому, поэтому ночью, когда не видно земли для контроля, я поначалу не чувствовал высоту подхода на зависание. Я ничего не говорил, щадя самолюбие инструктора и деликатно молчал. Хотя он постоянно вмешиваясь в управление, не давал мне почувствовать вертолёт. Чтобы было понятнее, в чём заключалась его ошибка, как инструктора, поясню.
На вертолёте есть посадка по самолётному, и есть посадка по вертикали. Это его основной режим как вертолёта. Но по вертикали можно садиться обычно, когда приходишь в точку посадки на высоте 1-2 метра, завис и производишь мягкую посадку, сбрасывая шаг-газ. А есть посадка на площадку ограниченных размеров, когда из-за препятствий приходишь в точку зависания на высоте 10-15 метров. И потом по вертикали плавно опускаешься в этот «колодец». Я в первых полётах ночью не чувствовал высоту и подходил выше. Моисеев, каждый раз вмешиваясь в управление, просто не давал мне прочувствовать мою ошибку.
Но самое главное, он вмешивался без необходимости, т.к никакой угрозы для безопасности полётов не было. Он к тому же не учёл, что впервые переучивает не вертолётчика, а лётчика с 25-летним стажем полётов на самолётах, и впервые севшего в вертолёт. Когда мне полковник Иващенко, командир вертолётного полка, передал слова Моисеева, я, имея инструкторский опыт раза в три больше, тут же в приказной форме попросил: «Поменяйте мне инструктора.» Подполковник Безденежных начал с того, что за два часа проверил мои теоретические знания, выявил слабое звено, объяснил суть и в эту же смену, слетав со мной два полёта, выпустил меня самостоятельно.
Касаясь сути инструкторской работы, хотелось бы привести ещё такой пример. Во время учёбы в Военно-Морской академии в г. Ленинграде я как-то попросил своего однокашника Пашу Акимова, одного из лучших заправляемых лётчиков ВВС Тихоокеанского флота: » Паша расскажи о тонкостях ночной дозаправки, куда ты смотришь при уравнивании скорости, какие нюансы. и т.д. На что Паша ответил: «Ты знаешь, Вась, а я и сам не знаю, как. Только взлетели, я уже пристроился, бах-бах, крыло на шланге, сцепка принял 10 тонн и полетел дальше. Руки-ноги сами всё делают.» Я пожалел Пашиных пилотов. Сильный лётчик, глядя на инструктора, заправку в воздухе освоит. Средний, если и освоит, то сначала «наломает кучу дров» или оторвёт пару шлангов.
За годы лётной работы мне пришлось летать со многими сильными лётчиками. Когда я видел пилота, превосходящего меня на данный момент по классу техники пилотирования, в силу большего опыта на данном типе или по данному виду подготовки, я всегда знал, что со временем смогу летать также или лучше. Но когда в чине командира звена и звании капитан я полетел на ИЛ-28 с лейтенантом Поповым, только прибывшим в наш полк из училища, я честно себе признался: «Так чисто, как этот лейтенант, я летать не смогу. Это от Бога.» Когда Виктор в чине командира дивизии самолётов СУ-24 переучивался у нас в Николаеве на ТУ-22м3 как будущий Командующий ВВС Северного флота, я слетал с ним два полёта и выпустил его самостоятельно. После полётов Виктор «обмыл» свой очередной тип ла и, прощаясь со мной, произнёс: «Василич, я сам переучил «кучу» лётчиков, повидал многих инструкторов. Ты был лучшим из всех, кто учил меня летать». Большей похвалы мне не надо.
Вспоминая лётчиков, с кем довелось летать инструктором, на память приходят многие эпизоды лётной работы с этим связанные. Например, в 1975 году мне пришлось выполнить 97 посадок днём и ночью при установленном минимуме погоды. Из них только две посадки ночью на себя, остальные инструкторские. Или как-то листая свою старую рабочую тетрадь подготовки к полётам в чине командира полка, я вдруг с удивлением обнаружил, что у меня за полтора года не было ни одной лётной смены, где бы я не летал строем сам или инструктором, днём или ночью, в том числе и в вариантах при минимуме погоды. Так я знал, что для того, чтобы летать классно, надо летать постоянно на сложные виды подготовки. Коментарии я думаю излишни. Сейчас так не летают.
В 1974 году меня послали с Балтики на приём госэкзаменов по технике пилотирования в Оренбургское ВВАКУЛ им. И.С. Полбина. Сначала мы летали в гарнизоне Чебеньки, потом в г. Орске. На заключительном «банкете» по окончании госэкзаменов, мне показали майора-инструктора, чьи курсанты много лет подряд вылетали первыми. После нескольких «александеров», принятых на грудь, я к нему подсел. Спрашиваю: «Вы своих курсантов в группу заранее отбираете по способностям и лётным качествам?» Он отвечает: «Нет, каких дадут.»
«А как же они каждый год первыми у Вас вылетают?»
На что он ответил: «Рецепт прост. Я даю им полную свободу, только голосом подсказываю иногда ошибки. И вмешиваюсь, только тогда, когда ученик сам свою ошибку исправить не в состоянии. «
Я навсегда запомнил этот урок, и, летая инструктором на многих типах ла, старался ему следовать.
В завершение скажу тост, который услышал в Ахтубе в Школе Лётчиков-Испытателей: » Когда-то мы пошли в первый класс, и у нас была первая учительница. Потом в школе было ещё много учителей, которые учили нас многим предметам. В училище нас учили летать, и мы помним своих инструкторов. А сейчас впереди нет никого. Мы сами Учителя и от нас зависит дальнейшая судьба лётчиков, которых мы учим. Будем же достойны наших первых Учителей и Инструкторов. Они нас хорошо учили, раз мы дошли до такого уровня, что учим других летать. Итак, за Учителей, пусть не покинет их Удача. » Будем их всегда помнить, пока живём.
На фотографии вначале статьи: Мы стоим с моим Инструктором Алексеем Ивановичем Латыш на МАКСе-2009г. Я ему бесконечно благодарен, что научил меня летать и за то, что приехал повидаться с нашим курсом.
Мы с моим инструктором связь не теряем, периодически общаемся. Вот его письмо, спустя 5 лет, как вышел в свет этот «опус», и мой ответ на него:
Во-первых, Василий Васильевич, ЗДРАВСТВУЙТЕ! А далее главное – ПОЗДРАВЛЯЮ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ. ЖЕЛАЮ КАК МОЖНО МЕНЬШЕ ПРОБЛЕМ СО ЗДОРОВЬЕМ, И НА МАКСИМАЛЬНО ДЛИТЕЛЬНУЮ ПЕРСПЕКТИВУ! И всяких благ, и всяких радостей, возможных в наше время! И успехов в жизни и творчестве! И в семье благополучия, взаимопонимания и любви!
Обо мне. Жив. Сравнительно здоров. Живу один. Тамара, после не очень, а может и довольно долгой болезни, в октябре умерла. Старшая дочь Галина приезжает из Калуги, присматривает периодически. Свозила на новогодние каникулы в Карловы Вары. Приезжала в феврале на две недели. В начале апреля намерен поехать в Калугу, съездить в Новотроицк и Орск – отметить семидесяти пятилетие сестры, и вернуться домой к концу мая. А в июне и дочка приедет из Калуги недели на две-три. В августе намерен отметить годовщину ОВВАКУЛ в Оренбурге и День Авиации в Орске. Проверим, кто ещё способен проводить такие мероприятия. Во сколько написал!
И ещё. Прилагаю фотографию с прошлогодней весны. Такой зеркальности я не видел долго до того, и совсем не видел после того. Бывают же кадры, которые не удаётся повторить.
Совсем пропасть – не дождётесь! А часто появляться не обещаю.
Всего наилучшего! С уважением А.Латыш.
Благо Дарю за поздравление.
А вот и первый отзыв от моего КОУ, прапорщика Морской авиации в запасе Володи Герасименко, с кем не раз пересекались на парапланах на горе Клементьева: (пришёл в Одноклассниках, вынужден вставить сюда, чтобы показать «плюрализм» мнений с обоих сторон.
Командир! Большое спасибо за «Любовь №3б».В отсутствии полётов на параплане, Ваши книги, как глоток свежего воздуха. Читаешь, и сразу вспоминаются свои жизненные эпизоды, друзья, и накатывает кусочек душевного счастья. Вроде даже молодеешь. Владимир
Алексей Иванович, не пропадайте, хоть изредка выходите на связь.
П.С. Алексей Иванович, сегодня, кстати, прощённое воскресенье. Я рискну от имени всех Ваших учеников попросить прощения за все те «ляпы», что мы иногда допускали по недомыслию. Вы уж простите нас, «засранцев», но мы Вам обещаем, что в следующей жизни исправимся и таких ошибок допускать не будем.
Докладываю, вчера звонил мой правый лётчик Юра Лончаков. Извинился сначала, что был вне зоны доступа мобильной связи, поэтому поздравил меня с днём Варенья с опозданием. Мы ему за это исполнили песню под гитару нашего общего друга Константина Фролова «Таверна», с которым вместе летали на Байконур, провожать Юру в третий полёт на полгода в космос.
Говорили минут 20. Очень рад за Юру, что он восстановил технику пилотирования на всех освоенных типах, включая Л-39 и вертолёт «Робинсон», т.е. стал как и его командир, т.е. я, универсальным лётчиком, и даже добрался до Воздушных шаров.
В общем, Алексей Иванович, обнимаю, Будем жить. С уважением.
Ваш курсант Василий Чечель.
Когда в 2008 году я сидел целыми днями на Ханкале я тоже начал вести записи, наподобие дневника. А обложку я озаглавил «Вопреки», как у немецкого летчика, который летал в войну на штуке. У него вначале не получалось с полетами и его хотели даже выгнать с летной школы, а впоследствии он стал лучшим летчиком немецких ВВС. У меня тоже не получалось вначале висение на МИ-2. Я вылетал положенное время и инструктор отправил меня на проверку к командиру звена. Он вначале расспросил теорию, с ней у меня было все нормально, затем мы запустились и начали висение.
На первой фотографии мой инструктор, давший мне путевку в небо. Встретились через 25 лет, на второй я.
Василий Васильевич спасибо, что не даете скучать. Может я не всегда отвечаю и не пишу отзывы, но мы всегда читаем Ваши рассказы и мне все они нравятся.
32. Я — «ШКРАБ»
Но вернёмся к нашим курсантским годам. Событий в них, по меркам юношеских лет, произошло чрезвычайно много. Были свои взлёты и падения, радости и горести. Бывали минуты, когда я гордился тем, что умею так хорошо летать. Случались приступы пессимизма, когда мне казалось, что не смогу освоить ту или иную технику. Но потом периоды сомнений снова сменялись жаждой жить и летать. Теперь, оценивая те годы с высоты нынешних лет, я могу сказать только одно: как бы ни складывалась твоя судьба, нужно всегда быть уверенным в себе и в любых ситуациях сохранять чувство собственного достоинства. Может быть, именно это качество, а вместе с ним и трезвое понимание того, что ты умеешь и что не умеешь, и стремление к бесконечному совершенствованию, на какой бы стадии ты ни находился, одна из отличительных и движительных черт моей профессиональной деятельности.
Можно вспомнить даже первый год обучения, когда капитан Филиппов во время нашего полёта на Як-18 то ли будучи не в настроении, то ли из-за моей ошибки очень резко меня обругал. Тогда это считалось нормальным. Но я почувствовал в его грубом жаргоне ущемление моего достоинства и не менее чувствительно его одёрнул. Это, безусловно, противоречило правилам общения начальника и подчинённого. Но в результате инструктор больше не позволял себе подобной ругани с другими курсантами, а ко мне стал относиться более уважительно.
Подобное случалось и впоследствии. Я очень уважал своих инструкторов и учителей. Иногда даже боготворил их. Для молодого человека, тем более начинающего свой жизненный путь в авиации, это нормально. Но если кто-то из моих наставников, вольно или невольно, переступал грань дозволенного, я никогда не оставался в долгу и, невзирая на возможные последствия, мог за себя постоять. Так было на протяжении всей моей жизни. И я горжусь тем, что от своего принципа редко когда отступал.
Авиация такая вещь, где часто видишь, как рушатся человеческие судьбы и мечты. А иногда, наоборот, человек приобретает вместе с небом цель в жизни и начинает энергично двигаться к ней. В авиации, как я уже говорил, трагическое часто переплетается с комическим. И много смешных историй и баек складывается порой после далеко не смешных ситуаций.
Вадим Сорокин преподал нам много хороших уроков. В лётной практике он тоже старался разнообразить монотонную и иногда скучную методику обучения.
На третьем курсе Сорокина сменил Василий Ступаков. Он нравился мне своей скромностью и немногословностью. Ступаков удивительно хорошо показывал выполнение различных элементов, мог внушить тебе уверенность в те моменты, когда ты чувствовал слабину, вселял психологическую устойчивость. Был у него такой дар. И, что немаловажно, он позволял многое делать самостоятельно. Вплоть до того, что разрешал курсантам вдвоём без инструктора совершать некоторые контрольные полёты, хотя подобное в практике лётных училищ считалось недопустимым. Это говорило о его огромной степени доверия к нам.
Единственным моментом, омрачившим третий курс, стал такой случай. Однажды я пришёл с полётов, вхожу в казарму. Дневальным стоит Вася Петрушин и, как-то странно улыбаясь, говорит мне:
Я тоже улыбнулся. «Шкрабами» в авиации называли инструкторов.
— С чего это ты вдруг?
— А с того. Хочешь, открою маленький секрет?
— Да тебя оставляют инструктором.
Желания остаться в училище инструктором ни у кого из нас не возникало. За исключением «женатиков», которые взяли в жёны местных девушек и хотели сохранить себя и свою семью в более «стабилизированном» положении. Конечно, желание командования училища оставить тебя лётным инструктором говорило о том, что тебя высоко ценят. С другой стороны, перспективы тяжёлого, монотонного труда не вдохновляли. К тому же, оставаться в этих надоевших стенах никому не хотелось. Юность жаждала перемен. Все мечтали идти в боевые полки, осваивать новую технику. Так что перспектива заделаться тамбовским «шкрабом» меня никак не устраивала. И потом, я посчитал реплику Петрушина несерьёзной. Мы учились ещё только на третьем курсе, и до распределения, которое происходило, как правило, перед самым выпуском, было ещё далеко. Поэтому я посоветовал Васе меньше трепать языком. Но Петрушин не унимался:
— А ты зря так говоришь. Сегодня в Ленинской комнате командир полка провёл совещание. И на нём говорилось о нашем с тобой будущем.
Как я потом узнал, на совещании действительно оценивались перспективы каждого курсанта. Дело в том, что по плану надо было определиться на несколько лет вперёд, сколько инструкторских мест резервировать в штате того или иного учебного полка.
Я не хотел верить Петрушину. Но когда прозвучали ещё две фамилии, то его слова стали походить по крайней мере на полуправду. И я задумался и пребывал в этом состоянии целых две недели. Этого не мог не заметить наблюдательный Ступаков и спросил, что со мной происходит. Кто-то из моих товарищей, кажется, Слава Закревский сказал:
— Да вот, Валера услышал, что его оставляют инструктором.
Ступаков успокоил меня, мол, не надо пока об этом думать, впереди ещё третий и четвёртый курсы, много работы. Надо думать, как повышать своё мастерство и осваивать технику до запланированного уровня. А нам был запланирован уровень второго класса — очень высокая категория. В конце разговора он бросил такую реплику:
— Ну, а работа инструктора, в общем-то, тоже неплохая.
Я немного успокоился. Но через некоторое время уже из другого источника до меня дошло подтверждение моих опасений. Меня оставляли инструктором. Что, повторяю, никак не входило в мои планы. Чувствовал я себя довольно-таки неловко и своими печалями поделился с друзьями — Славой Закревским, Витей Бурукиным и Сашей Синтёнковым. Мы поговорили, погоревали, а потом решили: ничего, ещё много воды утечёт до выпуска. Может быть, всё и изменится к лучшему.
Незаметно подошёл четвёртый, выпускной курс — насыщенный, но организованный скорее по суворовской формуле: «Повторение — мать учения». В авиации неизбежны повторения и возвращения к пройденному. Небо требует постоянного закрепления тех навыков, которые были приобретены тобою раньше. А они имеют свойство забываться и утрачиваться с течением времени, особенно если их не тренировать. Но тем не менее процесс совершенствования твоего мастерства должен постоянно идти вверх по нарастающей. Чем выше уровень твоего мастерства, тем интенсивнее должно быть освоение новых знаний и навыков. Иначе этот процесс перестанет быть интересным, прежде всего в качественном отношении. Монотонность не только расслабляет лётчика. Она понуждает его к поиску разных форм «оживления». Для одного характера — это лихачество и поиск приключений на свой «хвост». Для другого это выливается в усыпление бдительности, когда можно потерять контроль над ситуацией и попасть в неприятности. Опасно то и другое. Нужно всё время держать лётчика в повышенном тонусе.
На четвёртом курсе нашим инструктором стал Леонид Пасынков. Это был человек небольшого роста. Его руки были больше похожи на руки музыканта, нежели пилота. Он блестяще учился на заочном отделении нашего училища и ко всему относился очень принципиально. Пасынков обладал огромной усидчивостью и всё старался постичь своим трудом. Летал он просто здорово, неплохо для своей должности анализировал полёты и казался мне в те годы образцом военного лётчика и инструктора. Недостатков у него просто не существовало: не пьёт, не курит, помимо жены — ни-ни… Когда мы закончили обучение и получили лейтенантские погоны, то по традиции зашли к нему домой и неплохо посидели за столом. Леонид прилично выпил с нами, но держался крепко и открылся нам своей иной, душевной стороной.
К концу четвёртого курса меня уже точно определили в инструкторы. И хотя я внутренне был готов к такому повороту моей судьбы, всё равно, откровенно говоря, расстроился очень сильно. Но было одно смягчающее обстоятельство. Значительно раньше, в большей степени под влиянием своего дяди — Михаила Дмитриевича Романова, начальника лаборатории двигателей в Лётно-исследовательском институте имени Громова, лауреата Сталинской премии и большого авторитета в вопросах двигателестроения и термодинамики, — я жаждал проникнуть в увлекательный, таинственный мир испытателей авиационной техники. Для меня же он был ещё и авторитетом, как сейчас принято выражаться, «по жизни».
Единственная Школа лётчиков-испытателей (ШЛИ), которая находилась в Жуковском, предъявляла к поступающим серьёзные требования. Может быть, существовали и другие пути в лётчики-испытатели, но для абсолютного большинства путь этот лежал именно через лётную школу в Жуковском.
Я попросил дядю Мишу выяснить, что необходимо для того, чтобы поступить в неё. Он узнал. Требования были следующими. Налёт как минимум 900–1100 часов, как правило, на современной технике. Поступающий должен иметь опыт работы инструктором. Последнее требование, честно говоря, мне было непонятно. И когда я спросил об этом дядю Мишу, он, подумав, ответил:
— Здесь, наверное, простой житейский подход. Плохого же лётчика не оставят в училище инструктором. Потом, инструкторы много летают. Ну, и работа у них достаточно интересная, в том смысле, что кого только не встретишь на своём пути.
Я запомнил этот разговор. И когда мне официально объявили о распределении в училище инструктором, я уже особенно не сопротивлялся, думая про себя, что в конце концов нет худа без добра. Пусть меня оставляют в нелюбимых мною стенах, зато у меня будет больше шансов стать слушателем Школы лётчиков-испытателей. А поскольку испытателем хотел стать и мой друг Саша Синтёнков, мы посоветовались и пришли к выводу, что это постылое инструкторство нам на руку.
И вот обучение закончилось. Мы сдавали госэкзамены. Сдали все на «отлично». И поскольку в советские времена учитывалось наличие хороших показателей в учёбе, у начальства возникла мысль выпустить нескольких курсантов с «красными» дипломами. Тем, у кого за четыре года затесались кое-какие «четвёрки», давали возможность пересдать несколько предметов. С подобным предложением командование обратилось и ко мне. Показатели у меня были неплохие, к оценкам я всегда относился серьёзно, тем более что из-за двоек можно было не поехать в отпуск. Но и особого рвения к «пятёркам» я тоже не испытывал. Многие ходили за преподавателями, чтобы пересдать «четвёрку» на отличную оценку. Я этого никогда не делал и, говоря честно, о «красном» дипломе заранее не думал. Главное — отучиться и поехать в отпуск.
В общем, я отклонил предложение пересдать «четвёрочные» предметы. Отклонил ещё и потому, что в числе тех немногих предметов, которые мне предстояло пересдать, числились «История КПСС» и политэкономия. Не то чтобы я не любил эти предметы или не одобрял идей коммунизма. Наоборот, я насквозь был пропитан ими. Просто я не находил в этих предметах ответов на многие вопросы, которые задавал себе. Вместо ответов мне постоянно вдалбливали корявые догмы типа: дважды два есть дважды два, А когда возникал вопрос посложнее, мне не объясняли, как это получается, а предлагали: верь тому, что есть. И всё!
И представив, что мне снова придётся столкнуться с этими предметами, кривить душой да ещё заново перетряхнуть всю беллетристику партии, я решил: выпущусь с «синим» дипломом и спокойной совестью. Как сказал один из моих знакомых, лучше побольше поиграем в футбол и прибавим здоровья, чем будем корпеть над тяжеловесными томами, зная наперёд, что ничего умного в них не почерпнём.
Надо сказать, мои отношения с царствующей идеологией были всегда натянутыми, начиная с пресловутой курсантской забастовки. Да и потом, в течение всей моей лётной жизни, я часто язвил по поводу «исторических решений» пленумов и съездов КПСС. с удовольствием рассказывал «политические» анекдоты, которые в большом количестве привозил из Москвы.
К сожалению, мы не знали размеров постигшего нас большевистского бедствия, даже когда читали доклад Хрущёва на XX съезде партии. Это была только первая ласточка правды. Джинна из бутылки выпустили, но сама система настолько укоренилась, настолько весь уклад жизни был в этом смысле железобетонным, что это не привело тогда к радикальным переменам. А лёгкая «оттепель» шестидесятых только предзнаменовала грядущие времена перемен. Но её проблеск был страшен для тех, кто держал народ в огромном концлагере. И они быстро эту «оттепель» прихлопнули. Но теперь уже надо было придумывать новую если не идеологию, то терминологию, чтобы людей снова загнать в этот концлагерь, каким-то способом удержать в своей системе и доходчиво доказать (когда «железный занавес» чуть-чуть приоткрылся и в страну хлынул поток информации), что противоположная система хуже.
И придумали неплохую модель. По всей стране стало показываться много фильмов о войне, причём достаточно правдивых, демонстрирующих её ужасы и жестокость. Немцы в них уже не выглядели такими дураками, как раньше, когда народ не понимал, как же эти идиоты и шизофреники — вожди третьего рейха — могли взбудоражить цивилизованную страну и завоевать половину России. Ведь в рядах вермахта были те же самые рабочие и крестьяне, лавочники. Но они все в едином порыве пошли завоёвывать мир и создавать Великую Германию. Они были довольны своей жизнью. Гитлер построил прекрасные дороги и ликвидировал безработицу. И когда нынешнее поколение спрашивает, что сделал Гитлер для Германии, большинство отвечает именно таким образом.
Этим ответом ретушируется суть фашистского правления. И правительство современной Германии борется с этим. Но тем не менее в сознании молодых немцев откладывается мысль о том, что Гитлер делал позитивные вещи. В противном случае национал-социалистическая идеология не имела бы такой хорошей почвы в стране, в которой существовала крупнейшая коммунистическая партия в мире, вторая по величине после компартии Советского Союза. Тем не менее это сработало. Значит, в этой идеологии было что-то такое, что притягивает людей.
Как я уже сказал, после XX съезда у нас стали один за другим выходить фильмы, в которых показывались истоки идеологии фашизма, чёрные и страшные страницы немецкого народного горя, бесчисленные лагеря, наши тяжёлые поражения на первом этапе войны. Начали выходить книги, где правдиво и высокохудожественно изображалась действительность Великой Отечественной. И постепенно формировалось сознание, что война — самое большое горе, которое только может быть в человеческом бытии.
Конечно, это так и есть. Наверное, действительно нет большей беды, чем война. Как только начинаются локальные войны, а тем более трения между странами, весь мир содрогается от одной мысли, что может заполыхать вся наша планета. И как мне кажется, наши идеологи выбрали по-своему правильный путь. Лозунг был один: «Лишь бы не было войны!». Ходила даже такая частушка:
С неба звёздочка упала
Ну и что, что их не стало,
Лишь бы не было войны.
Везде только и говорили: да, у нас плохо то, плохо это, но, слава богу, нет войны. А кто угрожает войной? Ага! Теперь снова надо было искать конкретных врагов — шпионов различных государств. Шпиономания снова приобрела, благодаря литературе и кинематографу, необычайные размеры. Под знаком этого психоза можно было душить и те ростки демократии, которые, если проявить достаточно выдумки, можно было показать как прорыв западной идеологии, направленной на подрыв нашего общественного строя. И любые демократические веяния представлять как работу иностранных разведок. Это давало возможность нашему репрессивному аппарату работать на полную катушку.
Все наши беды в экономике, просчёты в промышленности и в сельском хозяйстве, постоянное отставание (кроме оборонного комплекса, потому что туда было мобилизовано около 80 процентов промышленности), низкий уровень жизни населения и прочие «отдельные недостатки» изображались как результат происков Запада.
Когда я стал ездить за границу, отец спросил у меня:
— Ты знаешь, отец, в общем-то, лучше нас. Это в соцлагере. А в капстранах — там вообще…
Отец посмотрел на меня недоверчиво:
— Не может быть. Это тебя водили специально, как в «потёмкинские деревни».
— Ты понимаешь, не такой уж у меня большой уровень, чтобы «потёмкинские деревни» показывать. Тем более, я и самостоятельно ездил по этим странам и видел очень много. Тут что-то не стыкуется.
Отец выслушал меня и невозмутимо сказал:
— Ну и что. Мы и держим этих «друзей» для того, чтобы не было войны.
Да, мы держали всех в сознании того, что мирное сосуществование возможно только благодаря нам. Хотя сами своими действиями подводили иногда мир к катастрофе. Когда ты по мере взросления получаешь больше информации и начинаешь уже сам находить ответы на поставленные тобою вопросы, то начинаешь понимать, насколько гибельной была наша идеология. Сами по себе идеи коммунизма очень светлы и заманчивы. Но воплотить их в реальной жизни, по-моему, невозможно…
Я понимаю, что моя книга несколько о другом — не об идеологии и даже не о политике. Но я говорю о них не как учёный или политик. Я просто высказываю своё мнение о наболевшем. Почему так часто приходится возвращаться к этим темам? Казалось бы, интереснее говорить о том, какую технику и как я испытывал, с кем встречался. Но от этого не уйти. Для многих из нас тот же Сталин был богом и кумиром. Помню, как во время его похорон рыдала вся страна. Но мы не знали о существовании другой страны, которая в тот день облегчённо вздыхала. Через некоторое время народу позволили ругать одного вождя во имя того, чтобы не трогали «светлое» имя Ленина. Мол, если бы Сталин не нарушил ленинских принципов, всё было бы хорошо.
Но никто не говорил о том, как Ленин вводил свои принципы в действие. Как он первым дал указание расстреливать людей — и чем больше, тем лучше. Как Ленин первым создал концлагеря. Как он вводил институты заложников. До сих пор Анпилов повторяет: «Это светлое имя», «Это великий человек»… До сих пор многие апологеты коммунистической партии считают, что Ленин создал сильное государство, которое являлось противовесом капиталистическому миру. Но никто не говорит, какое государство Ленин разрушил — государство, которое могло стать ещё более мощным, чем СССР. Россия могла бы стать мощным фундаментом для той удивительной страны, которая процветала бы на одной шестой, а может быть, и большей части земного шара.
Как быстро разрушилась идеология, в плену которой мы находились более семидесяти лет! Это прежде всего психологическая травма. Крушение кумира — это и крушение части твоего собственного «я». Вот почему меня так тревожит эта тема.
Наверное, об этом думают сегодня многие. И раньше думали многие. И приходили к этому же ужасному выводу, о котором трудно говорить и сегодня. Поэтому я так часто спорил и с отцом, и со своей мамой и слышал только один довод:
— Сынок, побереги себя.
Читайте также
Глава XIV ШКРАБ
Глава XIV ШКРАБ Слово, вынесенное в заголовок, – из советского новояза и означает оно – школьный работник. Шкрабы бывали двух типов – сельские и городские. Различие между ними состояло в том, что одним давали капусту, а другим нет. Пришвин был шкрабом сельским, и ему овощ не
Глава 10 ШКРАБ
Глава 10 ШКРАБ Слово, вынесенное в заголовок, из советского новояза и означает — школьный работник. Шкрабы бывали двух типов — сельские и городские. Различие между ними состояло в том, что одним давали капусту, а другим нет. Пришвин был шкрабом сельским, и ему овощ не